Книга: «Сказки» Ханс Кристиан Андерсен

Снежная Королева
Зеркало и его осколки
Вступление

Начнём! Дойдя до конца нашей истории, мы будем знать больше, чем теперь. Так вот, жил-был тролль, злющий-презлющий. То был сам дьявол. Как-то раз он пребывал в особенно хорошем расположении духа и смастерил такое зеркало, в котором всё доброе и прекрасное уменьшалось донельзя, всё же негодное и безобразное, напротив, выступало ещё ярче, казалось ещё хуже.
Прелестнейшие ландшафты выглядели в нём варёным шпинатом, а лучшие из людей — уродами или казались стоящими ногами кверху и без животов! Лица искажались до того, что нельзя было и узнать их. Случись же у кого на лице веснушка или родинка, она расплывалась во всё лицо. Дьявола это ужасно потешало. Добрая, благочестивая человеческая мысль отражалась в зеркале невообразимой гримасой, так что тролль не мог не хохотать, радуясь своей выдумке.
Все ученики тролля — у него была своя школа — рассказывали о зеркале, как о каком-то чуде.
— Теперь только, — говорили они, — можно увидеть весь мир и людей в их настоящем свете!
И они бегали с зеркалом повсюду. Скоро не осталось ни одной страны, ни одного человека, которые бы не отразились в нём в искажённом виде.
Напоследок захотелось ученикам тролля добраться и до неба, чтобы посмеяться над ангелами и самим Творцом. Чем выше поднимались они, тем сильнее кривлялось и корчилось зеркало от гримас — тролли еле-еле удерживали его в руках. Но вот они поднялись ещё, и вдруг зеркало так перекосило, что оно вырвалось у них из рук, полетело на землю и разбилось вдребезги.
Миллионы, биллионы его осколков наделали, однако, ещё больше бед, чем само зеркало. Некоторые из них были не больше песчинки. Они разлетелись по белу свету, попадали, случалось, людям в глаза и там и оставались. Человек же с таким осколком в глазу начинал видеть всё навыворот или замечать в каждой вещи одни лишь дурные её стороны, ведь каждый осколок сохранял свойство, которым отличалось само зеркало. Некоторым людям осколки вонзались прямо в сердце, и это было хуже всего: сердце превращалось в кусок льда.
Попадались между этими осколками и большие, такие, что их можно было вставить в оконные рамы, но уж в эти окна не стоило смотреть на своих добрых друзей. Наконец, случались и осколки, которые шли на очки. Только беда была, если люди надевали их для того, чтобы лучше видеть вещи и судить о них вернее!
А злой тролль хохотал, хохотал и хохотал — до колик: так приятно щекотал его успех этой выдумки.
А по свету летало много этих опасных для людей осколков зеркала.
Послушаем же, что было дальше.
Мальчик и девочка
Рассказ первый
В большом городе, где домов и людей столько, что отгородить себе хоть маленькое местечко для садика удаётся далеко не каждому, и где поэтому большинству жителей приходится довольствоваться комнатными цветами в горшках, жили двое бедных детей, но у них был садик побольше цветочного горшка.
Мальчик и девочка не состояли в родстве, но любили друг друга, как брат и сестра. Родители их жили в мансардах смежных домов. Кровли домов почти сходились, а под выступами кровель шёл водосточный жёлоб, проходивший как раз под окошками мансард. Стоило кому-нибудь из детей шагнуть из своего окошка на жёлоб — и каждый мог оказаться у окна соседа.
У родителей было по большому деревянному ящику. В них росла зелень и кустики роз (в каждом по одному), осыпанные чудными цветами. Родителям пришло в голову поставить эти ящики поперёк жёлоба так, что от одного окна к другому потянулись две цветочные грядки.
Горох спускался из ящиков зелёными гирляндами, розовые кусты заглядывали в окна и сплетались ветвями, — образовывалось нечто вроде триумфальных ворот из зелени и цветов.
Так как ящики были очень высоки и дети твёрдо знали, что им нельзя карабкаться на них, то родители часто
позволяли мальчику с девочкой ходить друг к другу по крыше в гости и сидеть на скамеечке под розами.
И какие же весёлые игры устраивали они тут!
Зимой эти радости кончались: окна зачастую покрывались ледяными узорами. Но дети нагревали на печке медные монеты и прикладывали их к замёрзшим стёклам — сейчас же оттаивало чудесное кругленькое отверстие, а в него выглядывал весёлый ласковый глазок — это смотрели каждый из своего окна мальчик и девочка: Кай и Герда.
Летом дети одним прыжком могли очутиться в гостях друг у друга, а зимой надо было сначала спуститься на много-много ступеней вниз, а затем подняться на столько же вверх.
На дворе порхали снежинки.
— Это роятся белые пчёлки! — сказала бабушка.
— А у них тоже есть королева? — спросил Кай. Он знал, что у настоящих пчёл есть такая.
— Конечно же есть! — отвечала бабушка. — Зовут её Снежная Королева. Снежинки окружают её густым роем, но она больше их всех. Снежная Королева никогда не остаётся на земле — всегда носится на чёрном облаке. Часто вечерами пролетает она по городским улицам и заглядывает в окошки — любопытствует, как живут люди. Вот оттого и покрываются они ледяными узорами, словно цветами!
— Видели мы, видели эти цветы! Они необыкновенные, таких нет в нашем саду, — сказали дети и поверили, что всё это сущая правда.
Но Герду почему-то немного напугал рассказ бабушки о Снежной Королеве. Она задумалась, а потом спросила:
— А Снежная Королева не может войти сюда?
— Пусть только попробует! — отвечал Кай. — Я посажу её на тёплую печку, и она растает! Ничего не останется от Снежной Королевы!
Но бабушка погладила мальчика по головке и завела разговор о другом.
Вечером, когда Кай был уже дома и почти совсем разделся, собираясь лечь спать, он вскарабкался на стул у окна и поглядел в маленький оттаявший на оконном стекле кружочек.
За окном весело порхали снежинки. Вдруг одна из них, которая была побольше, упала на край цветочного ящика и начала расти, расти, пока, наконец, не превратилась в женщину, укутанную в тончайший белый тюль, сотканный, казалось, из миллионов снежных звёздочек.
Женщина была так прелестна, так нежна! Вся из ослепительно белого льда, она всё же казалась живой! На её устах играла лёгкая улыбка, а глаза сверкали, словно звёзды. Но мальчик заметил, что в глазах этих не было ни теплоты, ни кротости.
Женщина кивнула Каю и поманила его рукой. Конечно же она была живая! Поэтому мальчуган испугался и спрыгнул со стула.
Мимо окна промелькнуло что-то похожее на большую лохматую птицу.
На другой день было морозно, но затем настала оттепель, а там и весна пришла.
Светило солнышко, цветочные ящики опять были все в зелени, ласточки вили под крышей гнёзда.
Окна теперь были растворены, и дети опять могли сидеть в своём маленьком садике на крыше, греться на солнышке, играть и любоваться цветами.
Розы цвели всё лето восхитительно.
Герда выучила псалом, в котором тоже говорилось о розах. Она пела его Каю, думая при этом о своих розах, и он подпевал ей:
Розы цветут… Красота, красота!
Скоро узрим мы младенца Христа!
Дети пели, взявшись за руки, целовали розы, смотрели на ясное солнышко и разговаривали с ним: им чудилось,
что с него глядит на них сам младенец Христос и что они разговаривают с ним.
Какое же чудное было лето и как хорошо было под кустами благоухающих роз, которые, казалось, должны были цвести вечно!
Как-то раз Кай и Герда сидели и рассматривали книжку с картинками — зверями и птицами. На больших башенных часах пробило пять.
— Ай! — вскрикнул вдруг мальчик. — Мне кольнуло прямо в сердце и что-то попало в глаз!
Девочка обвила ручонкой его шею, он мигал глазами, но в них ничего не было видно.
— Должно быть, уже выскочило! — сказал он.
Но это было не так. В сердце и в глаз ему попали два осколка дьявольского зеркала, в котором, как мы, конечно, помним, всё
великое и доброе казалось ничтожным и гадким, а злое и дурное отражалось ещё ярче, каждый недостаток выступал ещё резче.
Бедняжка Кай! Теперь сердце его должно было превратиться в кусок льда! Боль в глазу и в сердце уже прошла, но осколки остались.
— О чём ты плачешь? — спросил он Герду. — Какая же ты некрасивая! Мне совсем не больно! Фу! — закричал он вдруг. — Эту розу точит червь! А та совсем кривая! Какие гадкие розы! Не лучше ящиков, в которых торчат!
И он, толкнув ящик ногой, вырвал две розы.
— Кай, что ты делаешь? — закричала девочка, а он, видя её испуг, сорвал ещё одну и убежал от милой маленькой Герды в своё окно.
Приносила ли ему теперь девочка книжку с картинками — он говорил, что эти картинки хороши только для грудных детей; рассказывала ли что-нибудь старушка бабушка — он придирался к её словам. Да если бы ещё только это! А то он дошёл до того, что стал передразнивать её походку, надевать её очки и подражать её голосу! Выходило очень похоже, и это смешило людей.
Вскоре мальчик научился передразнивать и всех соседей — он отлично умел выставить напоказ все их странности и недостатки, и люди говорили:
— Что в голове у этого мальчугана?
А причиной всему были осколки зеркала, попавшие ему в глаз и в сердце. Потому-то он передразнивал даже миленькую маленькую Герду, которая любила его всем сердцем.
И забавы его стали теперь совсем иными, такими мудрёными. Однажды зимой, когда кружил снежок, он пришёл
с большим увеличительным стеклом и подставил под снег полу своей синей куртки.
— Погляди в стекло, Герда! — сказал мальчик.
Каждая снежинка казалась под стеклом больше, чем была на самом деле, и походила на роскошный цветок или десятиугольную звезду.
Это было так красиво!
— Видишь, как искусно сделано! — сказал Кай. — Гораздо интереснее настоящих цветов! И какая точность! Ни единой неправильной линии! Ах, если бы только они не таяли!
Немного спустя Кай явился в больших рукавицах, с санками за спиной и крикнул Герде в самое ухо:
— Мне позволили покататься на большой площади с другими мальчиками!
И он убежал.
На площади каталось множество детей. Те, что были посмелее, привязывали свои санки к крестьянским саням и летели на них далеко-далеко.
Веселье так и кипело. В самый его разгар на площади появились большие сани, выкрашенные в белый цвет. В них сидел человек в белой меховой шубе и такой же шапке.
Сани объехали вокруг площади два раза. Кай живо привязал к ним свои санки и покатил. Большие сани понеслись быстрее и затем свернули с площади в переулок. Сидевший в них человек обернулся и дружески кивнул Каю, точно знакомому.
Кай несколько раз порывался отвязать свои санки, но человек в шубе кивал ему, и он продолжал ехать. Вот они выехали за городские ворота. Снег вдруг повалил хлопьями, стемнело, кругом теперь не было видно ни зги.
Мальчик поспешил отпустить верёвку, которой зацепился за большие сани, но санки его точно приросли к большим саням и продолжали нестись вихрем. Кай громко закричал. Никто не услышал его!
Снег валил, санки мчались, ныряя в сугробах, прыгая через изгороди и канавы. Кай весь дрожал, хотел прочесть «Отче наш», но в уме у него вертелась только таблица умножения.
Снежные хлопья всё росли и, наконец, превратились в больших белых куриц. Вдруг они разлетелись в стороны, сани остановились, и сидевший в них человек встал. Это была… Снежная Королева — высокая, стройная, ослепительно белая женщина, одетая в шубу из снега.
— Славно проехались! — сказала она. — Ты замёрз? Полезай ко мне в шубу!
И, посадив мальчика к себе в сани, она завернула его в свою шубу. Кай словно опустился в снежный сугроб.
— Всё ещё мёрзнешь? — спросила она и поцеловала его в лоб.
Ух! Поцелуй её был холоднее льда! Он пронизал его насквозь и дошёл до самого сердца, а оно и без того уже было наполовину ледяным.
Каю показалось, что он вот-вот умрёт. Но только на минуту, а потом, напротив, ему стало так хорошо, что он вдруг перестал зябнуть.
— Мои санки! Не забудь мои санки! — спохватился он.
И его санки тут же были привязаны к спине одной из белых куриц, которая полетела с ними за большими санями. Снежная Королева поцеловала Кая ещё раз, и он позабыл и Герду, и бабушку, и всех домашних.
— Больше я не буду целовать тебя! — сказала она. — А не то зацелую до смерти!
Кай взглянул на Снежную Королеву — она была так хороша! Более умного, прелестного лица он не мог себе и представить. Теперь она не казалась ему ледяной, как в тот раз, когда сидела за окном и кивала ему, — теперь она была совершенством.
Он совсем не боялся её. Кай рассказал ей, что знает все четыре действия арифметики, да ещё с дробями, знает, сколько в каждой стране квадратных миль и жителей. Она же только улыбалась в ответ. И тогда ему показалось, что он и в самом деле знает мало, и он устремил свой взор в бесконечное воздушное пространство.
В тот же миг Снежная Королева подхватила его, взвилась с ним на тёмное свинцовое облако, и они понеслись…
Буря выла и стонала, словно распевала старинные песни. Они летели над лесами и озёрами, над морями и твёрдой землёй. Под ними дули холодные ветры, выли волки, сверкал снег, летали с криком чёрные вороны, а над ними сиял большой ясный месяц.
Цветник женщины, умевшей колдовать
Рассказ второй
А что же было с Гердой после того, как Кай не вернулся? Куда он девался? Никто не знал этого, никто не мог ничего о нём сообщить. Мальчики рассказали только, что видели, как он привязал свои санки к большим великолепным саням, которые потом свернули в переулок и выехали за городские ворота.
Никто не знал, куда он девался.
Много было пролито о нём слёз. Горько и долго плакала Гер-да. Наконец порешили, что он умер, утонул в реке, протекавшей за городом. Долго тянулись мрачные зимние дни.
Но вот настала весна, выглянуло солнышко.
— Кай умер и больше не вернётся! — сказала Герда.
— Не верю! — отвечал солнечный свет.
— Он умер и больше не вернётся! — повторила она ласточкам.
— Не верим! — ответили они.
Под конец и сама Герда перестала этому верить.
— Надену-ка я свои новые красные башмачки: Кай ни разу ещё не видел их, — сказала она однажды утром, — да пойду спросить о нём у реки.
Было ещё очень рано. Она поцеловала спящую бабушку, надела красные башмачки и побежала одна-одинёшенька за город, прямо к реке.
— Правда, что ты взяла моего названого братца? — спросила Герда. — Я подарю тебе свои красные башмачки, если ты отдашь мне его назад!
И девочке почудилось, что волны как-то странно кивают ей. Тогда она сняла свои красные башмачки — самое драгоценное, что у неё было, — и бросила их в реку. Но они упали у самого берега, и волны сейчас же вынесли их на сушу — река словно не хотела брать у девочки её драгоценность, так как не могла вернуть ей Кая. Девочка же подумала, что бросила башмачки не очень далеко, влезла в лодку, качавшуюся в тростнике, стала на самый краешек кормы и опять бросила башмаки в воду. Лодка не была привязана и оттолкнулась от берега. Девочка хотела выпрыгнуть на сушу, но, пока пробиралась с кормы на нос, лодка уже отошла от берега и быстро понеслась по течению.
Герда ужасно испугалась и принялась плакать и кричать, но никто, кроме воробьёв, не слышал её криков. Воробьи же не могли перенести её на сушу и только летели за ней вдоль берега да щебетали, словно желая её утешить:
— Мы здесь! Мы здесь!
А лодку уносило всё дальше и дальше.
Испуганная, заплаканная Герда смирно сидела в лодке. На ногах у неё были только чулки, а её красные башмачки плыли за лодкой, но не могли догнать её.
Б ерега реки бы ли очень красивы — вдоль них росли ч у-деснейшие цветы, прямо к воде спускались ветви высоких раскидистых деревьев, а на лугах паслись овцы и коровы.
Но людей нигде не было видно.
«Может быть, река несёт меня к моему милому Каю?» — подумала Герда.
Она повеселела, встала на ноги и долго-долго любовалась красивыми зелёными берегами.
Но вот она приплыла к большому вишнёвому саду, в котором приютился домик с цветными стёклами в окошках и под соломенной крышей. У дверей стояли два деревянных солдата и отдавали ружьями честь всем, кто проплывал мимо.
Герда закричала им: она приняла их за живых, но они, конечно же, не ответили ей.
Вот она подплыла к ним ещё ближе, лодка подошла чуть ли не к самому берегу, и девочка закричала ещё громче.
Из домика вышла, опираясь на клюку, дряхлая-пре-дряхлая старушка в большой соломенной шляпе, расписанной чудесными цветами.
— Ах ты бедная крошка! — сказала старушка. — Как это ты попала на такую большую быструю реку да забралась так далеко?
С этими словами старушка вошла в воду, зацепила лодку своей клюкой, притянула её к берегу и высадила Герду.
Герда была рада-радёшенька, что очутилась наконец на суше, хоть и побаивалась чужой старухи.
— Ну, пойдём, да расскажи мне, кто ты и как сюда попала, — сказала старушка.
Герда стала рассказывать ей обо всём, а старушка покачивала головой и всё повторяла:
— Гм! Гм!
Но вот девочка закончила и спросила старуху, не видала ли она Кая.
Старушка ответила, что он ещё не проходил тут, но, верно, пройдёт, так что девочке пока не о чем горевать — пусть лучше отведает вишен да полюбуется цветами, что растут в саду: они красивее нарисованных в любой книжке с картинками, и все умеют рассказывать сказки! Тут старушка взяла Герду за руку, увела к себе в домик и заперла дверь на ключ.
Окна были высоко от пола и все из разноцветных — красных, голубых и жёлтых — стёклышек, оттого и сама комната была освещена каким-то удивительно ярким, радужным светом.
На столе стояла корзинка с чудесными тёмно-красными вишнями, и Герда могла их есть сколько угодно. Пока же она ела, старушка расчёсывала ей волосы золотым гребешком. Волосы вились кудрями вокруг свеженького круглого, словно роза, личика девочки и освещали его золотым сиянием.
— Давно мне хотелось иметь такую миленькую девочку! — сказала старушка.
Она отложила гребень, обняла Герду и ласково произнесла:
— Вот увидишь, как славно мы заживём с тобой!
Затем старушка снова взяла гребень и принялась расчёсывать кудри девочки. И чем дольше она их чесала, тем всё больше и больше забывала Герда своего названого братца Кая, — старушка умела колдовать.
Злой колдуньей старушка не была и колдовала только изредка, для своего удовольствия. 1 еперь же ей очень захотелось оставить у себя Герду.
И вот она пошла в сад, дотронулась своей клюкой до всех розовых кустов, и те, как стояли в полном цвету, так все и ушли глубоко-глубоко в землю, и следа от них не осталось. Старушка боялась, что Герда при виде её роз вспомнит о своих, а там и о Кае, да и убежит от неё.
Сделав своё дело, старушка повела Герду в цветник.
У девочки глаза разбежались: тут были цветы всех сортов, всех времён года. Что за красота, что за благоухание! Во всём свете не сыскать было книжки с картинками пестрее, красивее этого цветника.
Герда веселилась и прыгала от радости. Она играла среди цветов до тех пор, пока солнце не село за высокими вишнёвыми деревьями.
И когда на землю спустилась ночь, старушка уложила её в чудесную постельку с красными шёлковыми перинками, набитыми голубыми фиалками.
Девочка уснула, и ей снились такие сны, какие видит разве что принцесса в день своей свадьбы.
На другой день старушка опять позволила Герде поиграть на солнышке в чудесном цветнике.
Так прошло немало дней. Герда знала каждый цветочек в саду. Но, как ни много их было, ей всё-таки казалось, что какого-то цветка недостаёт. Только вот какого же?
Как-то раз она сидела и рассматривала соломенную шляпу старушки, расписанную цветами. Самым красивым из них была роза — старушка забыла её стереть (вот что значит рассеянность!).
— Как! Тут нет роз? — воскликнула Герда.
Она сейчас же побежала искать их по всему саду, но, к своему удивлению, не нашла ни одной!
Тогда девочка опустилась на землю и заплакала.
Тёплые слёзы упали на то место, где рос прежде один из розовых кустов. И, как только они смочили землю, куст мгновенно вырос из неё, такой же свежий, цветущий, как раньше.
Герда обвила куст ручонками и принялась целовать каждый цветок. И тут девочка вспомнила о тех чудных розах, что цвели у неё дома, в её маленьком садике на крыше. А вместе с ними — и о Кае.
— Как же я замешкалась! — сказала девочка. —
Мне ведь надо искать Кая!..
И Герда, наклонившись к кусту, спросила у роз:
— Не знаете ли вы, где он?
Но розы ничего не ответили ей.
Тогда она ещё раз спросила у них:
— Верите ли вы тому, что он умер и больше не вернётся?
— Он не умер! — на сей раз ответили розы. — Мы же были под землёй, где обитают все умершие, но Кая среди них нет.
— Спасибо вам! — сказала Герда и пошла к другим цветам. Она заглядывала в их чашечки и спрашивала:
— Вы не знаете, где Кай?
Но каждый цветок грелся на солнышке и думал только о своей собственной сказке, вспоминал свои собственные истории.
Много их наслушалась Герда. И ни один цветок не сказал ни слова о Кае.
Что же рассказала ей огненная лилия?
— Слышишь, как бьёт барабан? Бум! Бум! Звуки очень однообразны: бум! бум! Слушай же заунывное пение женщин!
Слушай крики жрецов!.. В длинном красном одеянии стоит на костре вдова индийца. Пламя охватывает вдову и тело её умершего мужа. Но она думает о живом — о том, кто стоит здесь же, том, чьи взоры жгут её сердце сильнее пламени, которое сейчас испепелит её тело. Разве пламя сердца может погаснуть в пламени костра?
— Ничего не понимаю! — сказала Герда.
— Это моя сказка! — отвечала огненная лилия.
Что же рассказал вьюнок?
— Узкая горная тропинка ведёт к старинному рыцарскому замку, который гордо возвышается на скале. Старые кирпичные стены густо увиты плющом. Листья его цепляются за балкон, а на балконе стоит прелестная девушка. Она перевесилась через перила и смотрит на дорогу. Девушка свежее розы, воздушнее колеблемого ветром цветка яблони. Как шелестит её шёлковое платье! «Неужели он не придёт?»
— Ты говоришь про Кая? — спросила Герда.
— Я рассказываю свою сказку, свои грёзы! — отвечал вьюнок.
А вот рассказ крошки подснежника:
— Между деревьями качается длинная доска — это качели. На доске сидят две миленькие девочки. Платьица на них белые как снег, а на шляпах развеваются длинные зелёные шёлковые ленты. Братишка, постарше их, стоит позади сестёр, держась за верёвки сгибами локтей. В одной руке у него маленькая чашечка с мыльной водой, в другой — глиняная трубочка. Он пускает пузыри, доска качается, пузыри разлетаются по воздуху, переливаясь на солнце всеми цветами радуги. Вот один повис на конце трубочки и колышется от дуновения ветра. Чёрненькая собачонка, лёгкая, как мыльный пузырь, встаёт на задние лапки, а передние
кладёт на доску. Но доска взлетает кверху, собачонка падает, тявкает и сердится. Дети дразнят её, пузыри лопаются… Качающаяся доска, разлетающаяся по воздуху пена — вот моя песенка!
— Она, может быть, и хороша, да ты рассказываешь всё это таким печальным голосом! И опять ни слова о Кае!
Что скажут гиацинты?
— Жили на свете три стройные воздушные красавицы сестрицы. На одной платье было красное, на другой — голубое, на третьей — ослепительно белое. Рука об руку танцевали они при лунном свете у тихого озера. То были не эльфы, а живые девушки. В воздухе разлился сладкий аромат, и девушки скрылись в лесу. Вот аромат стал ещё сильнее, ещё слаще — из чащи леса выплыли три гроба. В них лежали красавицы сестрицы, а вокруг них порхали, словно живые огоньки, светящиеся жучки. Спят ли девушки или умерли? Аромат цветов говорит, что умерли. Вечерний колокол звонит по усопшим!
— Вы навеяли на меня грусть! — сказала Герда. — Ваши колокольчики тоже пахнут так сильно!.. Теперь у меня из головы не идут умершие девушки! Ах, неужели и Кай умер? Но розы были под землёй, и они сказали мне, что его там нет!
— Динь-дон! — зазвенели колокольчики гиацинтов. — Мы звоним не по Каю! Мы и не знакомы с ним! Мы поём свою собственную песенку, другой мы не знаем!
И Герда пошла к золотому одуванчику, сиявшему в блестящей зелёной траве.
— Ты, маленькое ясное солнышко! — с надеждой обратилась к нему Герда. — Скажи, пожалуйста, не знаешь ли ты, где мне искать моего названого братца, моего милого Кая? Я так по нему соскучилась!
Одуванчик засиял ещё ярче и взглянул на девочку.
Какую же песенку спел он ей? Песенку очень красивую, Герде приятно было слушать её. Но — увы! И в этой песенке ни слова не говорилось о Кае!
— Ранняя весна, на маленький дворик приветливо светит ясное Божье солнышко. Ласточки вьются возле белой стены, примыкающей ко двору соседей. Из зелёной травки выглядывают первые жёлтенькие цветочки, — словно золотые, сверкают они на солнышке. На двор вышла посидеть ста-
ренькая бабушка. Вот пришла из гостей её внучка, бедная служанка, и поцеловала старушку. Поцелуй девушки дороже золота — он идёт прямо от сердца. Золото на её губах, золото в сердечке, золото и на небе в утренний час! Вот и всё! — сказал одуванчик.
— Бедная моя бабушка! — вздохнула Герда. — Как она скучает по мне, как горюет! Не меньше, чем горевала о Кае! Но я скоро вернусь и приведу его с собой. Нечего больше и расспрашивать
цветы: от них ничего не добьёшься, они знают только свои песенки!
И она подвязала юбочку повыше, чтобы удобнее было бежать, но когда хотела перепрыгнуть через нарцисс, тот хлестнул её по ногам. Герда остановилась, посмотрела на длинный цветок и спросила:
— Ты, может быть, знаешь что-нибудь?
И она наклонилась к нему, ожидая ответа.
Что же сказал нарцисс?
— Я вижу себя! Я вижу себя! О, как я благоухаю!.. Высоковысоко в маленькой каморке, под самой крышей, стоит полуодетая танцовщица. Она то балансирует на одной ножке, то опять твёрдо стоит на обеих ногах и попирает весь свет, ведь она — обман зрения. Вот она льёт из чайника воду на белый кусок материи, который держит в руках. Это её корсаж. Чистота — лучшая красота! Белая юбочка висит на гвозде, вбитом в стену.
Юбка тоже выстирана водой из чайника и высушена на крыше!
Вот девушка одевается и повязывает на шею ярко-жёлтый платочек, а он ещё резче оттеняет белизну платьица. Опять одна ножка взвивается в воздух! Смотри, как прямо она стоит на другой, точно цветок на своём стебельке! Я вижу себя, я вижу себя!
— Мне нет до этого никакого дела! — сказала Герда. — Нечего мне об этом рассказывать!
И она побежала из сада.
Калитка была заперта лишь на задвижку. Герда дёрнула ржавый засов, он поддался, калитка отворилась, и девочка пустилась бежать по дороге. Раза три оглядывалась она назад, но никто не гнался за ней.
Наконец, Герда устала, присела на камень и осмотрелась: лето уже прошло, на дворе стояла поздняя осень, а в чудес-
ном саду старушки, где вечно сияло солнышко и цвели цветы всех времён года, этого не было заметно.
— Господи! Как же я замешкалась! — воскликнула девочка. — Ведь уже осень!
Герда поднялась с камня и огляделась вокруг.
— Некогда отдыхать! — решительно сказала она и опять пустилась в путь.
Ах, как болели её бедные, усталые ножки!
Какой холодный и сырой был воздух!
Листья на ивах совсем пожелтели, туман оседал на них крупными каплями и стекал на землю, и они всё сыпались и сыпались… Один только терновник стоял весь покрытый вяжущими, тёрпкими ягодами.
Каким же серым и унылым казался весь белый свет!
Пришлось Герде опять присесть отдохнуть. На земле прямо перед ней прыгал большой ворон. Он долго-долго смотрел на девочку, кивая ей головой, и наконец молвил:
— Кар-кар! Здр-р-равствуй!
Чище этого он выговаривать по-человечески не мог, но, видимо, желал девочке добра и спросил её, куда это она бредёт по белу свету одна-одинёшенька? Слова «одна-одинё-шенька» Герда отлично разобрала и сразу почувствовала их значение.
Рассказав ворону всю свою жизнь, девочка спросила, не видал ли он Кая.
Ворон задумчиво покачал головой и сказал:
— Может быть! Может быть!
— Как? Правда? — воскликнула девочка и чуть не задушила его своими поцелуями.
— Потише, потише! — сказал ворон. — Я думаю, что это был твой Кай! Но теперь он, верно, забыл тебя со своей принцессой!
— Разве он живёт у принцессы? — спросила Герда.
— А вот послушай! — сказал ворон. — Только мне ужасно трудно говорить по-вашему! Вот если бы ты понимала по-вороньи, я рассказал бы тебе обо всём куда лучше.
Принц и принцесса
Рассказ третий
— Нет, этому меня не учили! — сказала Герда. — Вот бабушка, та понимает! Хорошо бы и мне уметь!
— Ну ничего! — ответил ворон. — Расскажу, как сумею, хоть и плохо.
И он рассказал обо всём, что только сам знал.
— В королевстве, где мы с тобой находимся, есть принцесса, такая умница, что и сказать нельзя! Она прочла все газеты, какие только есть на свете, и тут же позабыла всё, что прочла, — вот какая умница!
Как-то раз сидела принцесса на троне, — а веселья в этом не так уж много, говорят люди, — и напевала песенку «Отчего бы мне не выйти замуж?».
«А ведь и в самом деле!» — подумала принцесса, и ей захотелось замуж. Но в мужья она хотела выбрать себе такого человека, который сумел бы поддержать разговор, а не такого, что умел бы только важничать, — ведь это так скучно!
И вот созвали барабанным боем всех придворных дам и объявили им волю принцессы. Все они были очень довольны и сказали: «Вот это нам нравится!»
— Истинная правда! — прибавил ворон. — У меня при дворе есть невеста, она ручная, — от неё-то я и узнал об этом.
Невестой его была ворона — каждый ведь ищет жену себе под стать.
На
другой день все газеты вышли с каймой из сердец и с вензелями принцессы. Там было объявлено, что каждый молодой человек приятной наружности может явиться во дворец и побеседовать с принцессой. Того же, кто будет держать себя свободно и окажется всех красноречивее, принцесса изберёт себе в мужья!
— Да, да! — повторил ворон. — Всё это так же верно, как то, что я сижу здесь перед тобой!
Народ повалил во дворец валом, пошла давка и толкотня, но толку не вышло никакого ни в первый, ни во второй день. На улице все женихи говорили отлично, но стоило им перешагнуть дворцовый порог, увидеть гвардию, всю в серебре, а лакеев — в золоте и вступить в огромные залы, как их брала оторопь. Подступят к трону принцессы, да и повторяют только её же последние слова, а ей вовсе не это было нужно! А выйдя за ворота, они опять обретали дар слова. От самых ворот до дверей дворца тянулся длинный-длинный хвост женихов.
— Да ну? — удивилась Герда.
— Я сам был там и видел! Женихам хотелось есть и пить, но никто им не давал даже стакана воды. Правда, те, кто был поумнее, запаслись бутербродами, но запасливые не делились с соседями, думая про себя: «Пусть себе поголодают, отощают — принцесса и не возьмёт их!»
— Ну, а Кай-то, Кай? — взволнованно спросила Герда. — Когда же он появился? И он пришёл свататься?
— Постой! Постой! Теперь мы как раз дошли и до него! На третий день явился небольшой человечек, ни в карете, ни верхом, а просто пришёл пешком, и спокойно переступил порог дворца. Глаза его блестели, как твои; волосы у него были длинные, но одет он был бедно.
— Это Кай! — обрадовалась девочка. — Так я нашла его! — И она захлопала в ладоши.
— За спиной у него была котомка, — продолжал ворон.
— Нет, это, верно, были его саночки, — сказала Герда. — Он ушёл из дома с санками!
— Возможно! — ответил ворон. — Я не разглядел хорошенько. Так вот, моя неве-
ста рассказывала мне, что, войдя
в дворцовые ворота и увидав гвардию в серебре, а на лестницах лакеев в золоте, он ни капельки не смутился, только головой кивнул и сказал: «Скучненько, должно быть, стоять тут на лестнице, я лучше войду в комнаты!» Залы все залиты светом; вельможи расхаживают без сапог, разнося золотые блюда, — торжественнее некуда! А его сапоги страшно скрипят, но и это его не смущает.
— Это наверное Кай! — воскликнула Герда. — Я ведь знаю, что на нём были новые сапоги! Я сама слышала, как они скрипели, когда он приходил к бабушке!
— Да, они таки скрипели порядком! — продолжал ворон. — Но он смело подошёл к принцессе. Она сидела на жемчужине величиной с веретено, а кругом стояли придворные дамы и кавалеры со своими горничными, служанками горничных, камердинерами, слугами камердинеров и прислужником камердинерских слуг. Чем дальше кто стоял от принцессы и ближе к дверям, тем надменнее держал себя. На прислужника камердинерских слуг, стоявшего у самого порога, нельзя было и взглянуть без страха — такой он был важный!
— Вот это да! — сказала Герда. — А Кай всё-таки женился на принцессе?
— Не будь я вороном, я бы сам женился на ней, хоть я и помолвлен. Он вступил с принцессой в беседу и говорил так же хорошо, как я, когда говорю по-вороньи, — так, по крайней мере, сказала мне моя невеста. Держался он вообще очень свободно и заявил, что пришёл не свататься, а только послушать умные речи принцессы. Ну и вот, она ему понравилась, он ей тоже!
— Да, да, это Кай! — обрадовалась Герда. — Он ведь такой умный! Он знал все четыре действия арифметики, да ещё с дробями! Ах, проводи же меня во дворец!
— Легко сказать, — отвечал ворон, — да как это сделать? Постои, я поговорю с моей невестой — она что-нибудь нам посоветует. Ты думаешь, что тебя вот так прямо и впустят во дворец?
Как же, не очень-то впускают таких девочек!
— Меня впустят! — сказала Герда. — Только бы Кай услышал, что я тут, сейчас бы прибежал за мной!
— Подожди меня здесь, у решётки! — сказал ворон, тряхнул головой и улетел.
Вернулся он уже совсем под вечер и закаркал:
— Кар, кар! Моя невеста шлёт тебе тысячу поклонов и вот этот маленький хлебец. Она стащила его на кухне — там их много, а ты, верно, голодна!.. Ну, во дворец тебе не попасть — гвардия в серебре и лакеи в золоте ни за что не пропустят тебя. Но не плачь, ты всё-таки попадёшь туда. Невеста моя знает, как пройти в спальню принцессы с чёрного хода, и сумеет достать ключ.
И вот они попали в сад, пошли по длинным аллеям, усыпанным пожелтевшими осенними листьями, и, когда все огоньки в дворцовых окнах погасли один за другим, ворон подвёл девочку к маленькой полуотворённой двери.
О, как билось сердечко Герды от страха и радостного нетерпения! Точно она собиралась сделать что-то дурное, а ведь ей только хотелось узнать, не здесь ли её Кай! Да, да, он, верно, здесь!
Герда так живо представляла себе его умные глаза, шелковистые волосы, улыбку… Как он улыбался ей, когда они, бывало, сидели рядышком под кустами роз! А как обрадуется он теперь, когда увидит её, узнает, в какой длинный путь отправилась она из-за него и как горевали о нём все домашние!
Ах, девочка была просто вне себя от страха и радости.
Но вот они и на площадке лестницы. На шкафу горела лампа, а на полу сидела ручная ворона и осматривалась по сторонам.
Герда присела и поклонилась, как учила её бабушка.
— Мой жених рассказывал мне о вас столько хорошего, барышня! — сказала ручная ворона. — Ваш рассказ о себе также очень трогательный!
Герда немного смутилась.
— Не угодно ли вам взять лампу? — продолжала ручная ворона. — А я пойду вперёд. Мы отправимся напрямик — не бойтесь, тут никого нет.
— Мне кажется, кто-то идёт за нами! — насторожённо сказала Герда.
И в ту же минуту мимо неё с лёгким шумом промчались какие-то тени: лошади с развевающимися гривами и тонкими ногами, охотники, дамы и кавалеры верхом.
— Это сны! — сказала ручная ворона. — Они являются сюда, чтобы унести мысли высоких особ на охоту. Тем лучше для нас: удобнее будет рассмотреть спящих! Надеюсь,
однако, что вы, оставшись при дворе и войдя в честь, не забудете нас.
— А как может быть иначе? Само собой разумеется! — сказал лесной ворон.
Тут они вошли в первую залу, где стены были обтянуты розовым атласом, затканным цветами.
Мимо девочки опять пронеслись сны, но так быстро, что она не успела рассмотреть всадников.
Одна зала была великолепнее другой — роскошь просто ослепляла. Наконец они дошли до спальни: потолок напоминал верхушку огромной пальмы с хрустальными листьями.
середины его спускался толстый золотой стебель, на котором висели две кровати в виде лилий. Одна была белая, в ней спала принцесса, другая — красная, и в ней Герда надеялась найти Кая. Девочка слегка отогнула один из красных лепестков и увидала тёмно-русый затылок. Это Кай! Она громко назвала его по имеи и и модмеела
лампу к самому его лицу. Сны с шумом умчались прочь. Принц проснулся и повернул голову…
Ах, это был не Кай!
Принц походил на него только с затылка, но был так же молод и красив.
Из белой лилии выглянула принцесса и спросила, что случилось.
Герда заплакала и рассказала всю свою историю, упомянув и о том, что сделали для неё вороны.
— Ах ты бедняжка! — приговаривали, сокрушаясь, принц и принцесса.
Они похвалили ворон и объявили, что ничуть не гневаются на них — только пусть те не делают этого впредь. И даже захотели наградить их.
— Хотите быть вольными птицами? — спросила принцесса.
— А может, желаете занять должность придворных ворон на полном содержании из кухонных остатков? — поинтересовался принц.
Ворон с вороной поклонились и попросили должности при дворе,— они подумали о старости и сказали:
— Хорошо ведь иметь верный кусок хлеба на старости лет!
Принц встал и уступил свою постель Герде, — больше он
пока ничего не мог для неё сделать. А она сложила ручонки и подумала: «Как добры все люди и животные!» — закрыла глазки и сладко уснула.
Сны опять прилетели в спальню, но теперь они были похожи на Божьих ангелов и везли на маленьких саночках Кая, который радостно кивал Герде головой. Увы! Всё это было лишь в прекрасном сне и исчезло, как только девочка проснулась.
На другой день её одели с ног до головы в шёлк и бархат и позволили оставаться во дворце, пока ей не надоест. Девочка могла жить да поживать тут припеваючи, но она погостила всего несколько дней и стала просить, чтобы ей дали повозку с лошадью, — она опять хотела пуститься в путь разыскивать по белу свету своего названого братца.
Ей дали и шубку, и сапожки, и муфту, и чудесное платье, а когда она простилась со всеми, к воротам подъехала золотая карета с сияющими, как звёзды, гербами принца и принцессы. У кучера, лакеев и форейторов красовались на головах маленькие золотые короны. Принц и принцесса усадили Герду в карету и пожелали ей счастливого пути.
Лесной ворон, который уже успел жениться, провожал девочку первые три мили и устроился в карете рядом с ней — он не мог ехать, сидя спиной к лошадям. Ручная ворона взлетела на ворота и хлопала крыльями. Она не ехала провожать Герду, потому что страдала головными болями с тех пор, как получила должность при дворе и стала слишком много есть. Карета битком была набита сахарными крендельками, а ящик под сиденьем — фруктами и пряниками.
— Прощай! Прощай! — закричали принц и принцесса.
Герда заплакала, ворона тоже. Так проехали они первые три мили. Тут простился с девочкой и ворон. Тяжёлое было расставание! Ворон взлетел на дерево и махал чёрными крыльями до тех пор, пока карета, сверкавшая, как солнце, не скрылась из виду.
Маленькая разбойница
Рассказ четвёртый
Вот Герда со своей свитой въехала в тёмный лес, в котором жили разбойники. Свет от её кареты был таким ярким, как от фонаря. Он ослепил разбойников.
— Золото! Золото! — закричали они и бросились к карете.
Схватив лошадей под уздцы, разбойники остановили её,
выбросили маленьких форейторов, кучера и слуг, а затем вытащили из кареты Герду.
— Ишь какая пухленькая! Орешками откормлена! — радовалась старуха разбойница с длинной жёсткой бородой и мохнатыми нависшими бровями. — Жирненькая, что твой барашек! Ну-ка, на вкус какова будет?
И она вытащила острый сверкающий нож, на который было страшно взглянуть.
— Ай-ай! — вскрикнула она вдруг: это её укусила за ухо собственная дочь, сидевшая у неё за спиной. Дочка у неё была ужасно необузданная и своевольная.
— Ах ты дрянная девчонка! — закричала мать.
Но убить Герду старуха не успела.
— Она будет играть со мной! — сказала маленькая разбойница. — Она отдаст мне свою муфту, своё хорошенькое платьице и будет спать со мной в моей постельке.
И девочка опять так укусила мать, что та подпрыгнула и завертелась на месте. Разбойники захохотали:
— Ишь как пляшет со своей девчонкой!
— Я хочу сесть в карету! — закричала девочка и настояла на своём: она была ужасно избалована и упряма.
Маленькая разбойница и Герда уселись в карету и понеслись по пням и по кочкам в чащу леса. Лесная жительница была ростом с Герду, но сильнее, шире в плечах и смуглая. Глаза у неё были чёрные и какие-то печальные. Она обняла Герду и сказала:
— Они тебя не убьют, пока я не рассержусь на тебя! Ты, верно, принцесса?
— Нет! Я не принцесса, — отвечала девочка.
И Герда рассказала, что пришлось ей испытать и как она любит Кая.
Маленькая разбойница серьёзно поглядела на неё, слегка кивнула головой и сказала:
— Они тебя не убьют, даже если я рассержусь на тебя. Скорее уж я тебя убью!
Она отёрла слёзы Герде, а потом спрятала руки в её хорошенькую мягкую и тёплую муфточку.
Вот карета остановилась. Они въехали во двор разбойничьего замка. Он весь был в огромных трещинах. Из них вылетали вороны и вороны, а откуда-то выскочили огромные бульдоги и смотрели так свирепо, точно хотели всех съесть. Но лаять не лаяли — им было это запрещено.
Посреди огромной залы с полуразвалившимися, покрытыми копотью стенами и каменным полом пылал огонь. Дым поднимался к потолку и сам должен был искать себе выход. Над огнём в огромном котле кипел суп, а на вертелах жарились зайцы и кролики.
— Ты будешь спать вместе со мной вот тут, возле моего маленького зверинца! — сказала Герде маленькая разбойница.
Девочек накормили, напоили, и они ушли в свой угол, где была постлана солома, накрытая коврами. Повыше сидели на жёрдочках больше сотни голубей. Все они, казалось, спали, но, когда девочки подошли, слегка зашевелились.
— Все мои! — сказала маленькая разбойница, схватила одного голубя за ноги и так тряхнула его, что тот забил крыльями. — На, поцелуй его! — крикнула она, ткнув голубя Герде прямо в лицо. — А вот тут сидят лесные плутишки! — продолжала она, указывая на двух голубей, сидевших в небольшом углублении в стене, за деревянной решёткой. — Эти двое — лесные плутишки! Их надо держать взаперти, не то живо улетят! А вот и мой милый старина олень! — И девочка потянула за рога привязанного к стене северного оленя в блестящей медной уздечке. — Его тоже нужно держать на привязи, иначе удерёт! Каждый вечер я щекочу его шею своим острым ножом — он очень этого боится!
С этими словами маленькая разбойница вытащила из расщелины в стене длинный нож и провела им по шее оленя. Бедное животное забрыкалось, а девочка захохотала и потащила Герду к постели.
— Разве ты спишь с ножом? — спросила её Герда, покосившись на острый нож.
— Всегда! — отвечала маленькая разбойница. — Мало ли что может случиться! Но расскажи мне ещё раз о Кае и о том, как ты странствовала по белу свету!
И Герда рассказала всё сначала. Лесные голуби в клетке тихо ворковали; другие голуби уже спали. Маленькая разбойница обвила одной рукой шею Герды — в другой у неё был нож — и захрапела, но Герда не могла сомкнуть глаз, не зная, убьют
её или оставят в живых. Разбойники сидели вокруг огня, пели песни и пили, а старуха разбойница кувыркалась. Страшно было глядеть на это бедной девочке.
Вдруг лесные голуби проворковали:
— Курр! Курр! Мы видели Кая! Белая курица несла на спине его санки, а он сидел в санях Снежной Королевы. Они летели над лесом, когда мы, птенчики, ещё лежали в гнезде. Снежная Королева дохнула на нас, и все птенцы умерли, кроме нас двоих! Курр! Курр!
— Что вы говорите! — воскликнула Герда. — Куда же полетела Снежная Королева? Знаете?
— Она полетела, наверно, в Лапландию — там вечный снег и лёд! Спроси у северного оленя, который стоит здесь на привязи!
— Да, там вечный снег и лёд: чудо как хорошо! — сказал северный олень. — Там прыгаешь себе на воле по огромным блестящим ледяным равнинам! Там раскинут летний шатёр Снежной Королевы, а постоянные её чертоги находятся у Северного полюса, на острове Шпицберген!
— О Кай, мой милый Кай! — вздохнула Герда.
— Лежи смирно! — сказала маленькая разбойница.
Утром Герда рассказала ей, что она услышала от лесных голубей. Маленькая разбойница серьёзно посмотрела на Гер-
ду, кивнула головой и сказала:
— Ну, так и быть!.. А ты знаешь, где Лапландия? — спросила она затем у северного оленя.
— Кому же и знать, как не мне! — отвечал олень, и глаза его заблестели. — Там я родился и вырос, там прыгал по снежным равнинам!
— Так слушай! — сказала Герде маленькая разбойница. — Видишь, все наши ушли, дома одна мать.
Немного погодя она хлебнёт из большой бутылки и вздремнёт — тогда я кое-что сделаю для тебя!
Тут девочка вскочила с постели, обняла мать, дёрнула её за бороду и сказала:
— Здравствуй, мой миленький козлик!
А мать надавала ей по носу щелчков, так что нос у девочки покраснел и посинел, но всё это делалось любя.
Потом, когда старуха хлебнула из своей бутылки и захрапела, маленькая разбойница подошла к северному оленю и сказала:
— Ещё долго-долго можно было бы потешаться над тобой! Уж больно ты бываешь уморительным, когда тебя щекочут острым ножом! Но пришло время проститься с тобой. Я отвяжу тебя и выпущу на волю. Ты можешь убежать в свою Лапландию, но должен за это отнести ко дворцу Снежной Королевы вот эту девочку — там её названый братец. Ты, конечно, слышал, что она рассказывала? Она говорила довольно громко, а у тебя всегда ушки на макушке.
Северный олень подпрыгнул от радости. Маленькая разбойница подсадила на него Герду, крепко привязала её для безопасности и подсунула под неё мягкую подушечку, чтобы ей удобнее было сидеть.
— Так и быть, — сказала она затем, — возьми назад свою шубку — будет ведь холодно! А муфту уж я оставлю себе, больно она хороша! Но мёрзнуть я тебе не дам: вот огромные рукавицы моей матери, они дойдут тебе до самых локтей! Сунь в них руки! Ну вот, теперь руки у тебя, как у моей безобразной матушки!
Герда плакала от радости.
— Терпеть не могу, когда хнычут! — сказала маленькая разбойница. — Теперь ты должна радоваться! Вот тебе ещё два хлеба и окорок! Небось не будешь голодать!
И то и другое было привязано к оленю. Затем маленькая разбойница отворила дверь, заманила собак в дом, перерезала своим острым ножом верёвку, которой был привязан олень, и сказала ему:
— Ну, живо! Да смотри, береги девочку.
Герда протянула маленькой разбойнице обе руки в огромных рукавицах и попрощалась с ней. Северный олень пустился во всю прыть через пни и кочки, по лесу, по болотам и степям. Выли волки, каркали вороны, а небо вдруг ухнуло и выбросило столбы огня.
— Вот моё родное северное сияние! — сказал олень. — Гляди, как горит!
И он побежал дальше, не останавливаясь ни днём, ни ночью. Хлеб был съеден, ветчина тоже. И вот Герда очутилась в Лапландии.
Лапландка и финка
Рассказ пятый
Олень остановился у жалкой избушки. Крыша спускалась до самой земли, а дверь была такая низенькая, что людям приходилось проползать в неё на четвереньках.
Дома была одна старуха лапландка, жарившая при свете коптилки рыбу. Северный олень рассказал лапландке всю историю Герды, но сначала он поведал свою собственную — она казалась ему гораздо важнее. Герда же так окоченела от холода, что и говорить не могла.
— Ах вы бедняги! — сказала лапландка. — Долгий же вам ещё предстоит путь! Нужно пробежать сто с лишним миль, пока доберётесь до Финляндии, где Снежная Королева живёт на даче и каждый вечер зажигает голубые бенгальские огни. Я напишу несколько слов на сушёной треске — бумаги у меня нет, а вы отнесёте её финке, которая живёт в тех местах и лучше моего сумеет научить вас, что надо делать.
Когда Герда согрелась, поела и попила, лапландка написала пару слов на сушёной треске, велела Герде хорошенько беречь её, потом привязала девочку к спине оленя, и тот снова помчался. Небо опять ухало и выбрасывало столбы чудесного голубого пламени. Так добежал олень с Гердой до Финляндии и постучался в дымовую трубу финки — у неё и дверей-то не было.
Ну и жара стояла в её жилье! Сама финка, низенькая угрюмая женщина, ходила полуголая. Живо стащила она с Герды шубку и рукавицы, иначе девочке было бы чересчур жарко, положила оленю на голову кусок льда и затем принялась читать то, что было написано на сушёной треске. Она прочла всё от слова до слова три раза, пока не заучила наизусть, и потом сунула треску в суповой котёл, ведь рыба ещё годилась в пищу, а у финки ничего даром не пропадало.
Тут олень рассказал сначала свою историю, а потом историю Герды.
Финка мигала своими умными глазками, но не говорила ни слова.
— Ты такая мудрая женщина! — сказал олень. — Я знаю, что ты можешь связать одной ниткой все четыре ветра. Когда шкипер развяжет один, подует попутный ветер, развяжет другой — погода разыграется, а развяжет третий и четвёртый — поднимется такая буря, что поломает в щепки деревья. Не изготовишь ли ты для девочки такое питьё, которое бы дало ей силу двенадцати богатырей? Тогда бы она одолела Снежную Королеву!
— Силу двенадцати богатырей! — сказала финка. — Да много ли в том проку?
С
этими словами она взяла с полки большой кожаный свиток и развернула его: он был исписан какими-то удивительными письменами. Финка принялась читать их и читала так усердно, что её пот прошиб.
Олень опять стал просить за Герду, а сама Герда смотрела на финку такими умоляющими, полными слёз глазами, что та опять заморгала, отвела оленя в сторону и, меняя ему на голове лёд, шепнула:
— Кай у Снежной Королевы, но он доволен и думает, что лучше ему нигде и быть не может. Причиной же всему — осколки зеркала, что сидят у него в сердце и в глазу. Их надо удалить, иначе Снежная Королева сохранит над ним свою власть.
— А не можешь ли ты дать Герде что-нибудь такое, что сделает её сильнее всех и уничтожит эту власть?
— Сильнее, чем она есть сейчас, я не могу её сделать. Не видишь разве, как велика её сила? Не видишь, что ей служат и люди, и звери? Ведь она обошла полсвета! Не у нас занимать ей силу! Сила — в её милом чистом сердечке. И если она сама не сумеет проникнуть в чертоги Снежной Королевы и извлечь из сердца Кая осколки, то больше никто не сможет ей помочь! В двух милях отсюда начинается сад Снежной Королевы. Отнеси туда девочку, спусти у большого куста, покрытого красными ягодами, и мигом возвращайся обратно!
С этими словами финка подсадила Герду на спину оленя, и тот бросился бежать со всех ног.
Когда северный олень добежал до куста с красными ягодами, он спустил девочку на землю, поцеловал её в самые губы, и из глаз его покатились крупные блестящие слёзы. Затем он стрелой пустился назад.
Бедная девочка осталась одна-одинёшенька на трескучем морозе.
Она побежала вперёд что было мочи. Навстречу ей нёсся целый полк снежных хлопьев, но они не падали с неба — небо было совсем ясное, и на нём пылало северное сияние, — нет, они бежали по земле прямо на Герду и, по мере приближения, становились всё крупнее и крупнее.
Герда вспомнила большие красивые хлопья под увеличительным стеклом, но эти были куда больше, страшнее, самых
удивительных видов и форм, и все живые. Это были передовые отряды войска Снежной Королевы. Одни напоминали больших безобразных ежей, другие — стоголовых змей, третьи — толстых медвежат со взъерошенной шерстью. Но все они одинаково сверкали белизной, все были живыми снежными хлопьями.
Герда принялась читать «Отче наш», а холод был такой, что дыхание девочки сейчас же превращалось в густой туман. Туман этот всё сгущался и сгущался, но вот из него начали выделяться маленькие светлые ангелочки, которые, ступив на землю, вырастали в больших грозных ангелов со шлемами на головах и копьями и щитами в руках. Число их всё прибывало, и, когда Герда окончила молитву, вокруг неё образовался уже целый легион. Ангелы приняли снежных страшилищ на копья, и те рассыпались на тысячу кусков. Герда могла теперь смело идти вперёд: ангелы гладили её руки и ноги, и ей уже не было так холодно. Наконец девочка добралась до чертогов Снежной Королевы.
Посмотрим же, что было в это время с Каем. Он и не думал о Герде и уж совсем не догадывался о том, что она стоит перед самым дворцом.
Что произошло в чертогах Снежной Королевы и что случилось потом
Рассказ шестой
Стены чертогов Снежной Королевы создала метель, а окна и двери проделали буйные ветры. Сотни огромных, освещённых северным сиянием зал тянулись одна за другой. Самая большая простиралась на много-много миль.
Как холодно, как пустынно было в этих белых, ярко сверкающих чертогах! Веселье никогда не заглядывало сюда! Никогда не устраивались здесь медвежьи балы с танцами под музыку бури, на которых могли бы отличиться грацией и умением ходить на задних лапах белые медведи, никогда не составлялись партии в карты со скандалами, ссорами и дракой и не сходились на беседу за чашкой кофе беленькие кумушки-лисички. Никогда и ничего!
Холодно, пустынно, мёртво!
Северное сияние вспыхивало и горело так правильно, что можно было точно рассчитать, в какую минуту свет усилится и в какую померкнет.
Посреди самой большой пустынной снежной залы находилось замёрзшее озеро. Лёд на нём треснул на тысячи кусков, удивительно ровных и правильных, похожих друг на друга.
В самом центре озера стоял трон Снежной Королевы. На нём она восседала, когда бывала дома, и говорила, что это зеркало разума: по её мнению, это было единственное и лучшее зеркало в мире.
Кай совсем посинел, почти почернел от мороза, но не замечал этого: поцелуи Снежной Королевы сделали его нечувствительным к холоду, да и само сердце его было куском льда.
Мальчик возился с плоскими остроконечными льдинами и был очень увлечён этим занятием. Есть такая игра — выкладывание фигур из деревянных дощечек, которая называется китайской головоломкой. Вот и Кай тоже выкладывал разные затейливые фигуры, но из льдин, и это называлось ледяной игрой разума. В его глазах эти фигуры были чудом искусства, а их выкладывание — занятием первостепенной важности. Это происходило оттого, что в глазу у него сидел осколок волшебного зеркала! Он складывал из льдин целые слова, но никак не мог сложить слово «вечность».
Снежная Королева сказала ему:
— Если ты сложишь слово «вечность», ты будешь сам себе господин, и я подарю тебе весь мир и новые коньки.
Но Кай никак не мог сложить это слово.
— Теперь я полечу в тёплые края! — сказала Снежная Королева. — Загляну в чёрные котлы!
Котлами она называла кратеры огнедышащих гор — Везувия и Этны.
— Побелю их немножко! Это хорошо для лимонов и винограда!
И Снежная Королева улетела.
А Кай остался один в необозримой пустынной зале, смотрел на льдины и всё думал, думал… Думал так, что в голове
у него трещало. Он сидел на одном месте, неподвижный и словно неживой. Могло даже показаться, что он замёрз.
А тем временем в огромные ворота, проделанные буйными ветрами, входила Герда.
Она прочла вечернюю молитву, и ветры улеглись, точно заснули.
Герда свободно вошла в огромную пустынную ледяную залу и увидала Кая. Девочка сейчас же узнала его, бросилась ему на шею, крепко обняла его и воскликнула:
— Кай, милый мой Кай! Наконец-то я нашла тебя!
Но
он сидел всё такой же неподвижный и холодный. Тогда Герда заплакала. Её горячие слёзы упали ему на грудь, проникли в сердце, растопили ледяную кору, а вместе с ней — и осколок волшебного зеркала.
Кай взглянул на Герду, а она запела:
Розы цветут… Красота, красота! Скоро узрим мы младенца Христа!
Кай вдруг залился слезами и плакал так сильно, что осколок зеркала в глазу растаял и вытек вместе со слезами.
И тогда он узнал Герду и очень обрадовался:
— Герда! Милая моя Герда!.. Где же это ты была так долго? И где был я сам?
Он оглянулся вокруг:
— Как здесь холодно, пустынно!
И Кай крепко прижался к Герде. Девочка смеялась и плакала от радости. Да, радость была такая, что даже льдины пустились в пляс, а когда устали — улеглись и составили слово «вечность» — то самое, которое задала сложить Каю
Снежная Королева. Сложив его, он мог стать самому себе господином, да ещё получить от неё в дар весь мир и новые коньки. Герда поцеловала Кая в обе щеки — и они опять зарделись, как розы; поцеловала его в глаза — и они засияли; поцеловала его руки и ноги — и он снова стал бодрым и здоровым.
Снежная Королева могла вернуться в любое время, — его вольная лежала здесь, написанная ледяными буквами.
Кай с Гердой рука об руку вышли из пустынных ледяных чертогов. Они шли и говорили о бабушке, о своих розах, и на их пути стихали буйные ветры, проглядывало солнышко. Когда же они дошли до большого куста, покрытого красными ягодами, там их уже ждал северный олень. Он привёл с собой молодую олениху, её вымя было полно молока. Она напоила им Кая и Герду и поцеловала их прямо в губы. Затем Кай и Герда отправились сначала к финке, отогрелись у неё и узнали дорогу домой, а потом — к лапландке. Та сшила им новое платье, починила свои сани и поехала их провожать.
Олень с оленихой тоже провожали юных путников вплоть до самой границы Лапландии, где уже пробивалась первая зелень. Тут Кай и Герда простились с оленями и с лапландкой.
Вот перед ними и лес. Запели первые птички, деревья покрылись зелёными почками.
Из леса навстречу путникам выехала верхом на великолепной лошади молодая девушка в ярко-красной шапочке и с пистолетами за поясом.
Герда сразу узнала и лошадь — она была когда-то впряжена
в золотую карету, — и девушку. Это была маленькая разбойница: ей наскучило жить дома, и она захотела побывать на севере и в других частях света. Она тоже узнала Герду.
Вот была радость!
— Ишь ты, бродяга! — сказала она Каю. — Хотела бы я знать, стоишь ли ты того, чтобы за тобой бегали на край света!
Но Герда потрепала её по щеке и спросила о принце и принцессе.
— Они уехали в чужие края! — отвечала молодая разбойница.
— А ворон с вороной? — спросила Герда.
— Лесной ворон умер, ручная ворона осталась вдовой, ходит с чёрной шерстинкой на ножке и жалуется на судьбу. Ты лучше расскажи, что с тобой было и как ты нашла его.
Герда и Кай рассказали ей обо всём.
— Ну, вот и сказке конец! — сказала молодая разбойница, пожала им руки и пообещала навестить их, если когда-нибудь заедет в их город.
Затем она отправилась своей дорогой, а Кай и Герда — своей. Они шли, и по дороге расцветали весенние цветы, зеленела травка. Вот раздался колокольный звон, и Кай и Герда узнали колокольни своего родного городка. Мальчик и девочка поднялись по знакомой лестнице и вошли в комнату, где всё было по-старому: так же тикали часы, так же двигалась часовая стрелка. Но, проходя в низенькую дверь, они заметили, что стали совсем взрослыми. Цветущие розовые кусты заглядывали с крыши в открытое окошко. Тут же стояли их детские стульчики. Кай с Тердой сели каждый на свой и взяли друг друга за руки. Холодное пустынное великолепие чертогов Снежной Королевы было забыто ими, как тяжёлый сон.
Бабушка сидела на солнышке и громко читала Евангелие:
— Если не будете, как дети, — не войдёте в Царствие Небесное!
Кай и Герда взглянули друг на друга и тут только поняли смысл старого псалма:
Розы цветут… Красота, красота!
Скоро узрим мы младенца Христа!
Так сидели они рядышком, оба уже взрослые, но дети сердцем и душой, а на дворе стояло лето, тёплое, благодатное лето!

Дикие лебеди
Далеко-далеко, в той стране, куда улетают от нас на зиму ласточки, жил король. У него было одиннадцать сыновей и одна дочка, Элиза.
Одиннадцать братьев-принцев уже ходили в школу; на груди у каждого красовалась звезда, а сбоку гремела сабля; писали они на золотых досках алмазными грифелями и отлично умели читать, хоть по книжке, хоть наизусть — всё равно. Сразу было слышно, что читают настоящие принцы! Сестрица их Элиза сидела на скамеечке из зеркального стекла и рассматривала книжку с картинками, за которую было заплачено полкоролевства.
Да, хорошо жилось детям, только недолго!
Отец их, король той страны, женился на злой королеве, которая невзлюбила бедных детей. Им пришлось испытать это в первый же день: во дворце шло веселье, и дети затеяли игру
в гости, но мачеха вместо разных пирожных и печёных яблок, кото-
рых они всегда получали вдоволь, дала им чайную чашку песку и сказала, что они могут представить себе, будто это угощение.
Через неделю она отдала сестрицу Элизу на воспитание в деревню каким-то крестьянам, а прошло ещё немного времени, и она успела столько наговорить королю о бедных принцах, что он больше и видеть их не хотел.
— Летите-ка подобру-поздорову на все четыре стороны! — сказала злая королева. — Летите большими птицами без голоса и промышляйте о себе сами!
Но она не могла сделать им такого зла, как бы ей хотелось, — они превратились в одиннадцать прекрасных диких лебедей, с криком вылетели из дворцовых окон и понеслись над парками и лесами.
Было раннее утро, когда они пролетали мимо избы, где спала ещё крепким сном их
сестрица Элиза. Они принялись летать над крышей, вытягивали свои гибкие шеи и хлопали крыльями, но никто не слышал и не видел их; так им пришлось улететь ни с чем. Высоко-высоко взвились они к самым облакам и полетели в большой темный лес, что тянулся до самого моря.
Бедняжечка Элиза стояла в крестьянской избе и играла зелёным листочком — других игрушек у неё не было; она проткнула в листе дырочку, смотрела сквозь нее на солнышко, и ей казалось, что она видит ясные глаза своих братьев; когда же тёплые лучи солнца скользили по её щеке, она вспоминала их нежные поцелуи.
Дни шли за днями, один как другой. Колыхал ли ветер розовые кусты, росшие возле дома, и шептал розам: «Есть ли кто-нибудь красивее вас?» — розы качали головками и говорили: «Элиза красивее». Сидела ли в воскресный день у дверей своего домика какая-нибудь старушка, читавшая псалтырь, а ветер переворачивал листы, говоря книге: «Есть ли кто набожнее тебя?» — книга отвечала: «Элиза набожнее!» И розы, и псалтырь говорили сущую правду.
Но вот Элизе минуло пятнадцать лет, и её отправили домой. Увидав, какая она хорошенькая, королева разгневалась и возненавидела падчерицу. Она с удовольствием превратила бы её в дикого лебедя, да нельзя было сделать этого сейчас же, потому что король хотел видеть свою дочь.

И вот рано утром королева пошла в мраморную, вею убранную чудными коврами и мягкими подушками купальню, взяла трёх жаб, поцеловала каждую и сказала первой:
— Сядь Элизе на голову, когда она войдёт в купальню; пусть она станет такою же тупой и ленивой, как ты! А ты сядь ей на лоб! — сказала она другой.
— Пусть Элиза будет такой же безобразной, как ты, и отец не узнает её! Ты же ляг ей на сердце! — шепнула королева третьей жабе. — Пусть она станет злонравной и мучится от этого!
Затем она спустила жаб в прозрачную воду, и вода сейчас же вся позеленела. Позвав Элизу, королева раздела её и велела ей войти в воду. Элиза послушалась, и одна жаба села ей на темя, другая на лоб, а третья на грудь; но Элиза даже не заметила этого, и, как только вышла из воды, по воде поплыли три красных мака. Если бы жабы не были отравлены поцелуем ведьмы, они превратились бы, полежав у Элизы на голове и на сердце, в красные розы; девушка была так набожна и невинна, что колдовство никак не могло подействовать на неё.
Увидав это, злая королева натёрла Элизу соком грецкого ореха, так что она стала совсем коричневой, вымазала ей личико
вонючей мазью и спутала её чудные волосы.
Теперь нельзя было и узнать хорошенькую Элизу. Даже отец её испугался и сказал, что это не его дочь. Никто не признавал её, кроме цепной собаки да ласточек, но кто же стал бы слушать бедных тварей!
Заплакала Элиза и подумала о своих выгнанных братьях, тайком ушла из дворца и целый день брела по полям и болотам, пробираясь к лесу. Элиза и сама хорошенько не знала, куда надо ей идти, но так истосковалась по своим братьям, которые тоже были изгнаны из родного дома, что решила искать их повсюду, пока не найдёт.
Недолго пробыла она в лесу, как уже настала ночь, и Элиза совсем сбилась с дороги; тогда она улеглась на мягкий мох, прочла молитву на сон грядущий и склонила голову на пень. В лесу стояла тишина, воздух был такой тёплый, в траве мелькали, точно зелёные огоньки, сотни светлячков, а когда Элиза задела рукой за какой-то кустик, они посыпались в траву звёздным дождём.
Всю ночь снились Элизе братья: все они опять были детьми, играли вместе, писали грифелями на золотых досках и рассматривали чудеснейшую книжку с картинками, которая стоила полкоролевства. Но писали они на досках не чёрточки и нулики, как бывало прежде, — нет, они описывали всё, что видели и пережили. Все картины в книжке были живые: птицы распевали, а люди сходили со страниц и разговаривали с Элизой и её братьями; но стоило ей захотеть перевернуть лист, — они впрыгивали обратно, иначе в картинках вышла бы путаница.
Когда Элиза проснулась, солнышко стояло уже высоко; она даже не могла хорошенько видеть его за густою листвой деревьев, но отдельные лучи его пробирались между ветвями и бегали золотыми зайчиками по траве. От зелени шёл чудный запах, а птички чуть не садились Элизе на плечи. Невдалеке слышалось журчание источника; оказалось, что тут бежало несколько больших ручьёв, вливавшихся в пруд с чудным песчаным дном. Пруд был окружён живой изгородью, но в одном месте дикие олени проломали для себя широкий проход, и Элиза могла спуститься к самой воде. Вода в пруду была чистая и прозрачная; не шевели ветер ветвей деревьев и кустов, можно было бы подумать, что и деревья, и кусты нарисованы на дне, так ясно они отражались в зеркале вод.
Увидав в воде своё лицо, Элиза совсем перепугалась, такое оно было чёрное и гадкое; и вот она зачерпнула горсть воды, потёрла глаза и лоб, и опять заблестела её белая нежная кожа. Тогда Элиза разделась совсем и вошла в прохладную воду. Такой хорошенькой принцессы поискать было по белу свету!
Одевшись и заплетя свои длинные волосы, она пошла к журчащему
источнику, напилась воды прямо из пригоршни и потом пошла дальше по лесу, сама не
зная куда. Она думала о своих братьях и надеялась, что Бог не покинет её: это он ведь повелел расти диким лесным яблокам, чтобы напитать ими голодных; он же указал ей одну из таких яблонь, ветви которой гнулись от тяжести плодов. Утолив голод, Элиза подпёрла ветви палочками и углубилась в самую чащу леса. Там стояла такая тишина, что Элиза слышала свои собственные шаги, слышала шуршание каждого сухого листка, попадавшегося ей под ноги. Ни единой птички не залетало в эту глушь, ни единый солнечный луч не проскальзывал сквозь сплошную чащу ветвей. Высокие стволы стояли плотными рядами, точно бревенчатые стены; никогда ещё Элиза не чувствовала себя такой одинокой.
Ночью стало ещё темнее; во мху не светилось ни единого светлячка. Печально улеглась Элиза на траву, и вдруг ей показалось, что ветви над ней раздвинулись, и на неё глянул добрыми очами сам Господь Бог; маленькие ангелочки выглядывали из-за его головы и из-под рук. Проснувшись утром, она и сама не знала, было ли то во сне или наяву.
Отправившись дальше, Элиза встретила старушку с корзинкой ягод; старушка дала девушке горсточку ягод, а Элиза спросила её, не проезжали ли тут, по лесу, одиннадцать принцев.
— Нет, — сказала старушка, — но вчера я видела здесь на реке одиннадцать лебедей в золотых коронах
И старушка вывела Элизу к обрыву, под которым протекала река. По обоим берегам росли деревья, простиравшие навстречу друг другу свои длинные, густо покрытые листьями ветви. Те из деревьев, которым не удавалось сплести своих ветвей с ветвями их братьев на противоположном берегу, так вытягивались над водой, что корни их вылезали из земли, и они всё же добивались своего.
Элиза простилась со старушкой и пошла к устью реки, впадавшей в открытое море.
И вот перед молодой девушкой открылось чудное безбрежное море, но на всём его просторе не виднелось ни одного паруса, не было ни единой лодочки, на которой бы она могла пуститься в дальнейший путь. Элиза посмотрела на бесчисленные валуны, выброшенные на берег морем, — вода отшлифовала их так, что они стали совсем гладкими и круглыми. Все остальные выброшенные морем предметы: стекло, железо и камни — тоже носили следы этой шлифовки, а между тем вода была мягче нежных рук Элизы, и девушка подумала: «Волны неустанно катятся одна за другой и наконец шлифуют самые твёрдые предметы. Буду же и я трудиться неустанно! Спасибо вам за науку, светлые быстрые волны! Сердце говорит мне, что когда-нибудь вы отнесёте меня к моим милым братьям’».
На выброшенных морем сухих водорослях лежали одиннадцать белых лебединых перьев; Элиза собрала
и связала их в пучок; на перьях ещё блестели капли росы или слёз, кто знает? Пустынно было на берегу, но Элиза не чувствовала этого: море представляло собою вечное разнообразие; в несколько часов тут можно было насмотреться больше, чемв целый год где-нибудь на берегах пресных внутренних озёр. Если на небо надвигалась большая чёрная туча и ветер крепчал, море как будто говорило: «Я тоже могу почернеть!» — начинало бурлить, волноваться и покрывалось белыми барашками. Если же облака были розоватого цвета, а ветер спал, — море было похоже на лепесток розы; иногда оно становилось зелёным, иногда белым; но какая бы тишь ни стояла в воздухе и как бы спокойно ни было само море, у берега постоянно было заметно лёгкое волнение, — вода тихо вздымалась, словно грудь спящего ребёнка.
Когда солнце было близко к закату, Элиза увидала вереницу летевших к берегу диких лебедей в золотых коронах; всех лебедей было одиннадцать, и летели они один за другим, вытянувшись длинною белою лентой,
Элиза взобралась наверх и спряталась за куст. Лебеди спустились недалеко от неё и захлопали своими большими белыми крыльями.
В ту же самую минуту, как солнце скрылось под водой, оперение с лебедей вдруг спало, и на земле очутились одиннадцать красавцев принцев, Элизиных братьев! Элиза громко вскрикнула; она сразу узнала их, несмотря на то, что они успели сильно измениться; сердце подсказало ей, что это они! Она бросилась в их объятия, называла их всех по именам, а они-то как обрадовались, увидав и узнав свою сестрицу, которая так выросла и похорошела. Элиза и её братья смеялись
и плакали и скоро узнали друг от друга, как скверно поступила с ними мачеха.
— Мы, братья, — сказал самый старший, — летаем в виде диких лебедей весь день, от восхода до самого заката солнечного; когда же солнце заходит, мы опять принимаем человеческий образ. Поэтому ко времени захода солнца мы всегда должны иметь под ногами твёрдую землю: случись нам превратиться в людей во время нашего полёта под облаками, мы тотчас же упали бы с такой страшной высоты. Живём же мы не тут; далеко-далеко за морем лежит такая же чудная страна, как эта, но дорога туда длинна, приходится перелетать через всё море, а по пути нет ни единого острова, где бы мы могли провести ночь. Только по самой середине моря торчит небольшой одинокий утёс, на котором мы кое-как и можем отдохнуть, тесно прижавшись друг к другу. Если море бушует, брызги воды перелетают даже через наши головы, но мы благодарим бога и за такое пристанище: не будь его, нам вовсе не удалось бы навестить нашей милой родины — и теперь-то для этого перелёта нам приходится выбирать два самых длинных дня в году. Лишь раз в год позволено нам прилетать на родину; мы можем оставаться здесь одиннадцать дней и летать над этим большим лесом, откуда нам виден дворец, где мы родились и где живёт наш отец, и колокольня церкви, где покоится наша мать. Тут даже кусты и деревья кажутся нам родными; тут по равнинам по-прежнему бегают дикие лошади, которых мы видели в дни нашего детства, а угольщики по-прежнему поют те песни, под которые мы плясали детьми. Тут наша родина, сюда тянет нас всем сердцем, и здесь-то мы нашли тебя, милая, дорогая сестричка! Два дня ещё можем мы пробыть здесь, а затем должны улететь за море,
в чужую страну! Как же нам взять тебя с собой? У нас нет ни корабля, ни лодки!
— Как бы мне освободить вас от чар? — спросила братьев сестра.
Так они проговорили почти всю ночь и задремали только на несколько часов.
Элиза проснулась от шума лебединых крыл. Братья опять стали птицами и летали в воздухе большими кругами, а потом и совсем скрылись из виду. С Элизой остался только самый младший из братьев; лебедь положил свою голову ей на колени, а она гладила и перебирала его пёрышки. Целый день провели они вдвоём, к вечеру же прилетели и остальные, и когда солнце село, все вновь приняли человеческий образ.
— Завтра мы должны улететь отсюда и сможем вернуться не раньше будущего года, но тебя мы не покинем здесь! — сказал младший брат. — Хватит ли у тебя мужества улететь с нами? Мои руки довольно сильны, чтобы пронести тебя через лес, — неужели же мы все не сможем перенести тебя на крыльях через море?
— Да, возьмите меня с собой! — сказала Элиза.
Всю ночь провели они за плетеньем сетки из гибкого лозняка и тростника; сетка вышла большая и прочная; в неё положили Элизу. Превратившись на восходе солнца в лебедей, братья схватили сетку клювами и взвились с милой, спавшей крепким сном, сестрицей к облакам. Лучи солнца светили ей
прямо в лицо, поэтому один из лебедей полетел над её головой, защищая её от солнца своими широкими крыльями.
Они были уже далеко от земли, когда Элиза проснулась, и ей показалось, что она видит сон наяву, так странно было ей лететь по воздуху. Возле неё лежала ветка с чудесными спелыми ягодами и пучок вкусных кореньев; их набрал и положил к ней самый младший из братьев, и она благодарно улыбнулась ему, — она догадалась, что это он летел над ней и защищал её от солнца своими крыльями.
Высоко-высоко летели они, так что первый корабль, который они увидели в море, показался им плавающею на воде чайкой. В небе позади них стояло большое облако — настоящая гора! — и на нём Элиза увидала движущиеся исполинские тени одиннадцати лебедей и свою собственную. Вот была картина! Таких ей ещё не приходилось видеть! Но по мере того как солнце подымалось выше и облако оставалось всё дальше и дальше позади, воздушные тени мало-помалу исчезли.
Целый день летели лебеди, как пущенная из лука стрела, но всё-таки медленнее обыкновенного; теперь ведь они несли сестру. День стал клониться к вечеру, поднялась непогода; Элиза со страхом следила за тем, как опускалось солнце, одинокого морского утёса всё ещё не было видно. Вот ей показалось, что лебеди как-то усиленно машут крыльями. Ах, это она была виной того, что они не могли лететь быстрее! Зайдёт солнце, — они станут людьми, упадут в море и утонут! И она от всего сердца стала молиться Богу, но утёс всё не показывался. Чёрная туча приближалась, сильные порывы ветра предвещали бурю, облака собрались в сплошную грозную свинцовую волну, катившуюся по небу; молния сверкала за молнией.
Одним своим краем солнце почти уже касалось воды; сердце Элизы затрепетало; лебеди вдруг полетели вниз с неимоверною быстротой, и девушка подумала уже, что все они падают; но нет, они опять продолжали лететь. Солнце наполовину скрылось под водой, и тогда только Элиза увидала под собой утёс, величиною не больше тюленя, высунувшего из воды голову. Солнце быстро угасало; теперь оно казалось только небольшою блестящею звёздочкой; но вот лебеди ступили ногой на твёрдую почву, солнце погасло, как последняя искра догоревшей бумаги. Элиза увидела вокруг себя братьев, стоявших рука об руку; все они едва умещались на крошечном утёсе. Море бешено билось об него и окатывало их целым дождём брызг; небо пылало от молний, и ежеминутно грохотал гром, но сестра и братья держались за руки и пели псалом, вливавший в их сердца утешение и мужество.
На заре буря улеглась, опять стало ясно и тихо; с восходом солнца лебеди с Элизой полетели дальше. Море ещё волновалось, и они видели с высоты, как плыла по тёмно-зелёной воде, точно несметные стаи лебедей, белая пена.
Когда солнце поднялось выше, Элиза увидала перед собой как бы плавающую в воздухе гористую страну с массами блестящего льда на скалах; между скалами возвышался огромный замок, обвитый какими-то смелыми воздушными галереями из колонн; внизу под ним качались пальмовые леса и роскошные цветы, величиною с мельничные колёса. Элиза спросила, не это ли та страна, куда они летят, но лебеди покачали головами: она видела перед собой чудный, вечно изменяющийся облачный замок фата-морганы; туда они не смели принести ни единой человеческой души. Элиза опять устремила свой взор
на замок, и вот горы, леса и замок сдвинулись вместе, и из них образовались двадцать одинаковых ве-
личественных церквей с колокольнями и стрельчатыми окнами. Ей показалось даже, что она слышит звуки органа, но это шумело море. Теперь церкви были совсем близко, но вдруг превратились в целую флотилию кораблей; Элиза вгляделась пристальнее и увидела, что это просто морской туман, подымавшийся над водой. Да, перед глазами у неё были вечно сменяющиеся воздушные образы и картины! Но вот, наконец, показалась и настоящая земля, куда они летели. Там возвышались чудные горы, кедровые леса, города и замки.
Задолго до захода солнца Элиза сидела на скале перед большою пещерой, точно обвешанной вышитыми зелёными коврами — так обросла она нежно-зелёными ползучими растениями.
— Посмотрим, что приснится тебе тут ночью! — сказал младший из братьев и указал сестре её спальню.
— Ах, если бы мне приснилось, как освободить вас от чар! — сказала она, и эта мысль так и не выходила у неё из головы.
Элиза стала усердно молиться Богу и продолжала свою молитву даже во сне. И вот ей пригрезилось, что она летит высоко-высоко по воздуху к замку фата-морганы и что фея сама выходит ей навстречу, такая светлая и прекрасная, но в то же время удивительно похожая на ту старушку, которая дала Элизе в лесу ягод и рассказала о лебедях в золотых коронах.
— Твоих братьев можно спасти, — сказала она. — Но хватит ли у тебя мужества и стойкости? Вода мягче твоих нежных рук и всё-таки шлифует камни, но она не ощущает боли, которую будут ощущать твои пальцы; у воды нет сердца, которое бы стало изнывать от страха и муки, как твоё. Видишь, у меня в руках крапива? Такая крапива растёт здесь возле пещеры, и только она, да ещё та крапива, что растёт на кладбищах, может тебе пригодиться; заметь же её! Ты нарвёшь этой крапивы, хотя твои руки покроются волдырями от ожогов; потом разомнёшь её ногами, ссучишь из полученного волокна длинные нити, затем сплетёшь из них одиннадцать рубашек-панцирей с длинными рукавами и набросишь их на лебедей; тогда колдовство исчезнет. Но помни, что с той минуты, как ты начнёшь свою работу, и до тех пор, пока не окончишь её, хотя бы она длилась целые годы, ты не должна говорить ни слова. Первое же слово, которое сорвётся у тебя с языка, пронзит сердца твоих братьев, как кинжалом. Их жизнь и смерть будут в твоих руках! Помни же всё это!
И фея коснулась её руки жгучею крапивой; Элиза почувствовала боль, как от ожога, и проснулась. Был уже светлый день, и рядом с ней лежал пучок крапивы, точно такой же, как та, которую она видела сейчас во сне.
Тогда она упала на колени, поблагодарила Бога и вышла из пещеры, чтобы сейчас же приняться за работу.
Своими нежными руками рвала она злую, жгучую крапиву, и руки её покрывались крупными волдырями, но она с радостью переносила боль: только бы удалось ей спасти милых братьев! Потом она размяла крапиву голыми ногами и стала сучить зелёное волокно.
С заходом солнца явились братья и очень испугались, видя, что она стала немой. Они думали, что это новое колдовство их злой мачехи, но, взглянув на её руки, поняли они, что она стала немой ради их спасения. Самый младший из братьев заплакал; слёзы его падали ей на руки, и там, куда упадала слезинка, исчезали жгучие волдыри, утихала боль.
Ночь Элиза провела за своей работой; отдых не шёл ей на ум; она думала только о том, как бы поскорее освободить своих милых братьев. Весь следующий день, пока лебеди летали, она оставалась одна-одинёшенька, но никогда ещё время не бежало для неё с такой быстротой. Одна рубашка-панцирь была готова, и девушка принялась за следующую.
Вдруг в горах послышались звуки охотничьих рогов; Элиза испугалась; звуки всё приближались, затем раздался лай
собак. Девушка скрылась в пещеру, связала всю собранную ею крапиву в пучок и села на него.
В ту же минуту из-за кустов выпрыгнула большая собака, за ней другая и третья; они громко лаяли и бегали взад и вперёд. Через несколько минут у пещеры собрались все охотники; самый красивый из них был король той страны; он подошёл к Элизе — никогда ещё не встречал он такой красавицы!
— Как ты попала сюда, прелестное дитя? — спросил он, но Элиза только покачала головой; она ведь не смела говорить: от её молчания зависела жизнь и спасение её братьев. Руки свои Элиза спрятала под передник, чтобы король не увидал, как она страдает.
— Пойдём со мной! — сказал он. — Здесь тебе нельзя оставаться! Если ты так добра, как хороша, я наряжу тебя в шёлк и бархат, надену тебе на голову золотую корону, и ты будешь жить в моём великолепном дворце! — И он посадил её на седло перед собой; Элиза плакала и ломала себе руки, но король сказал:
— Я хочу только твоего счастья. Когда-нибудь ты сама поблагодаришь меня!
И повёз её через горы, а охотники скакали следом.
К вечеру показалась великолепная столица короля, с церквами и куполами, и король привёл Элизу в свой дворец, где в высоких мраморных покоях журчали фонтаны, а стены и потолки были украшены живописью. Но Элиза не смотрела ни на что, плакала и тосковала; безучастно отдалась она в распоряжение прислужниц, и те надели на неё королевские одежды, вплели ей в волосы жемчужные нити и натянули на обожжённые пальцы тонкие перчатки.
Богатые уборы так шли к ней, она была в них так ослепительно хороша, что весь двор преклонился перед ней, а король провозгласил её своей невестой, хотя архиепископ и покачивал головой, нашёптывая королю, что лесная красавица, должно быть, ведьма, что она отвела им всем глаза и околдовала сердце короля.
Король, однако, не стал его слушать, подал знак музыкантам, велел вызвать прелестнейших танцовщиц и подавать на стол дорогие блюда, а сам повёл Элизу через благоухающие сады в великолепные покои, она же оставалась по-прежнему грустною и печальною. Но вот король открыл дверцу в маленькую комнатку, находившуюся как раз возле её спальни. Комнатка вся была увешана зелёными коврами и напоминала лесную пещеру, где нашли Элизу; на полу лежала связка крапивного волокна, а на потолке висела сплетённая Элизой рубашка-панцирь; всё это, как диковинку, захватил с собой из леса один из охотников.
— Вот тут ты можешь вспоминать своё прежнее жилище! — сказал король. — Тут и работа твоя; может быть, ты пожелаешь иногда поразвлечься среди всей окружающей тебя пышности воспоминаниями о прошлом!
Увидав дорогую её сердцу работу, Элиза улыбнулась и покраснела; она подумала о спасении братьев и поцеловала у короля руку, а он прижал её к сердцу и велел звонить в колокола по случаю своей свадьбы. Немая лесная красавица стала королевой.
Архиепископ продолжал нашёптывать королю злые речи, но они не доходили до сердца короля, и свадьба состоялась. Архиепископ сам должен был надеть на невесту корону; с досады он так плотно надвинул ей на лоб узкий золотой
обруч, что всякому стали бы больно, но она даже не обратила на это внимания: что значила для неё телесная бол ь, есл и сердце её изнывало от тоски и жалости к милым братьям! Губы её по-прежнему были сжатия, ни единого слова не вылетело из них — она знала, что от её молчания зависит жизнь братьев, — зато в глазах светилась горячая любовь к доброму красивому королю, который делал всё, чтобы только порадовать её.
С каждым днём она привязывалась к нему всё больше и больше. О! Если бы она могла довериться ему, высказать ему свои страдания, но — увы! — она должна была молчать, пока не окончит своей работы. По ночам она тихонько уходила из королевской спальни в свою потаённую комнатку, похожую на пещеру, и плела там одну рубашку-панцирь за другой, но когда принялась уже за седьмую, у неё вышло всё волокно.
Она знала, что может найти такую крапиву на кладбище, но ведь она должна была рвать её сама; как же быть?
«О, что значит телесная боль в сравнении с печалью, терзающею моё сердце! — думала Элиза. — Я должна решиться! Господь не оставит меня!»
Сердце её сжималось от страха, точно она шла на дурное дело, когда пробиралась лунною ночью в сад, а оттуда по длинным аллеям и пустынным улицам на кладбище. На широких могильных плитах сидели отвратительные ведьмы; они сбросили с себя лохмотья, точно собирались купаться, разрывали своими костлявыми пальцами свежие могилы,
вытаскивали оттуда тела и пожирали их. Элизе пришлось
*_* ** проити мимо них, и они так и таращили на нее свои злые глаза — но она сотворила молитву, набрала крапивы и вернулась домой.
Лишь один человек не спал в ту ночь и видел её — архиепископ; теперь он убедился, что был прав, подозревая королеву, итак, она была ведьмой и потому сумела околдовать короля и весь народ.
Когда король пришёл к нему в исповедальню, архиепископ рассказал ему о том, что видел и что подозревал; злые слова так и сыпались у него с языка, а резные изображения святых качали головами, точно хотели сказать: «Неправда, Элиза невинна!» Но архиепископ перетолковывал это по-своему, говоря, что и святые свидетельствуют против неё, неодобрительно качая головами. Две крупные слезы покатились по щекам короля, сомнение и отчаяние овладели его сердцем. Ночью он только притворился, что спит, на самом же деле сон бежал от него. И вот он увидел, что Элиза встала и скрылась из спальни; в следующие ночи повторилось то же самое; он следил за ней и видел, как она исчезала в своей потаённой комнатке.
Чело короля становилось всё мрачнее и мрачнее; Элиза замечала это, но не понимала причины; сердце её ныло от страха и от жалости к братьям; на королевский пурпур катились горькие слёзы, блестевшие, как алмазы, а люди, видевшие её богатые уборы, желали быть на месте королевы! Но скороскоро конец её работе; недоставало всего одной рубашки, и тут Элизе опять не хватило волокна. Ещё раз, последний раз, нужно было сходить на кладбище и нарвать несколько пучков крапивы. Она с ужасом подумала о пустынном кладбище и о страшных ведьмах; но решимость её спасти братьев была непоколебима, как и вера в Бога.
Элиза отправилась, но король с архиепископом следили за ней и увидели, как она скрылась за кладбищенскою оградой; подойдя поближе, они увидели сидевших на могильных плитах ведьм, и король повернул назад; между этими ведьмами находилась ведь и та, чья голова только что покоилась на его груди!
— Пусть судит её народ! — сказал он.
И народ присудил — сжечь королеву на костре.
Из великолепных королевских покоев Элизу перевели в мрачное, сырое подземелье с железными решётками на окнах, в которые со свистом врывался ветер. Вместо бархата и шёлка дали бедняжке связку набранной ею на кладбище крапивы; эта жгучая связка должна была служить Элизе изголовьем, а сплетённые ею жёсткие рубашки-панцири — постелью и коврами; но дороже всего этого ей ничего и не могли дать, и она с молитвой на устах вновь принялась за свою работу. С улицы доносились до Элизы оскорбительные песни
насмехавшихся над нею уличных мальчишек; ни одна живая душа не обратилась к ней со словами утешения и сочувствия.
Вечером у решётки раздался шум лебединых крыл — это отыскал сестру самый младший из братьев, и она громко зарыдала от радости, хотя и знала, что ей оставалось жить всего одну ночь; зато работа её подходила к концу, и братья были тут!
Архиепископ пришёл провести с нею её последние часы, — так обещал он королю, — но она покачала головой и взором и знаками попросила его уйти; в эту ночь ей ведь нужно было кончить свою работу, иначе пропали бы задаром все её страдания, и слёзы, и бессонные ночи! Архиепископ ушёл, понося её бранными словами, но бедняжка Элиза знала, что она невинна, и продолжала работать.
Чтобы хоть немножко помочь ей, мышки, шмыгавшие по полу, стали собирать и приносить к её ногам разбросанные стебли крапивы, а дрозд, сидевший за решётчатым окном, утешал её своею весёлою песенкой.
На заре, незадолго до восхода солнца, у дворцовых ворот появились одиннадцать братьев Элизы и потребовали, чтобы их впустили к королю. Им отвечали, что этого никак нельзя: король ещё спал и никто не смел его беспокоить. Они продолжали просить, потом стали угрожать; явилась стража, а затем вышел и сам король узнать, в чём дело. Но в эту минуту взошло солнце, и никаких братьев больше не было — над дворцом взвились одиннадцать диких лебедей.
Народ валом повалил за город посмотреть, как будут жечь ведьму. Жалкая кляча везла телегу, в которой сидела Элиза; на неё накинули плащ из грубой мешковины; её чудные длинные волосы были распущены по плечам, в лице не было ни кровинки, губы тихо шевелились, шепча молитвы, а пальцы плели зелёную пряжу. Даже по дороге к месту казни не выпускала она из рук начатой работы; десять рубашек-панцирей лежали у её ног совсем готовые, одиннадцатую она плела. Толпа глумилась над нею.
— Посмотрите на ведьму! Ишь, бормочет! Небось не молитвенник у неё в руках — нет, всё возится со своими колдовскими штуками! Вырвем-ка их у неё да разорвём в клочки!
И они теснились вокруг неё, собираясь вырвать из её рук работу, как вдруг прилетели одиннадцать белых лебедей, сели по краям телеги и шумно захлопали своими могучими крыльями. Испуганная толпа отступила.
— Это знамение небесное! Она невинна, — шептали многие, но не смели сказать этого вслух.
Палач схватил Элизу за руку, но она поспешно набросила на лебедей одиннадцать рубашек, и… перед ней встали одиннадцать красавцев принцев, только у самого младшего не хватало одной руки, вместо неё было лебединое крыло: Элиза не успела докончить последней рубашки, и в ней недоставало одного рукава.
— Теперь я могу говорить! — сказала она. — Я невинна!
И народ, видевший всё, что произошло, преклонился перед ней, как перед святой, но она без чувств упала в объятия братьев — так подействовали на неё неустанное напряжение сил, страх и боль.
— Да, она невинна! — сказал самый старший брат и рассказал всё, как было; и пока он говорил, в воздухе распространилось благоухание, точно от множества роз, — это каждое полено в костре пустило корни и ростки, и образовался высокий благоухающий куст, покрытый красными розами. На самой же верхушке куста блестел, как звезда, ослепительно белый цветок. Король сорвал его, положил на грудь Элизы, и она пришла в себя на радость и на счастье!
Все церковные колокола зазвонили сами собой, птицы слетелись целыми стаями, и ко дворцу потянулось такое свадебное шествие, какого не видал ещё ни один король!

Русалочка
Далеко в море вода синяя-синяя, как лепестки самых красивых васильков, и прозрачная-прозрачная, как самое чистое стекло, только очень глубока, так глубока, что никакого якорного каната не хватит. Много колоколен надо поставить одну на другую, тогда только верхняя выглянет на поверхность. Там на дне живет подводный народ.
Только не подумайте, что дно голое, один только белый песок. Нет, там растут невиданные деревья и цветы с такими гибкими стеблями и листьями, что они шевелятся, словно живые, от малейшего движения воды. А между ветвями снуют рыбы, большие и маленькие, совсем как птицы в воздухе у нас наверху. В самом глубоком месте стоит дворец морского царя — стены его из кораллов, высокие стрельчатые окна из самого чистого янтаря, а крыша сплошь раковины; они
то открываются, то закрываются, смотря по тому, прилив или отлив, и это очень красиво, ведь в каждой лежат сияющие жемчужины — одна-единственная была бы великим украшением в короне любой королевы.
Царь морской давным-давно овдовел, и хозяйством у него заправляла старуха мать, женщина умная, только больно уж гордившаяся своей родовитостью: на хвосте она носила целых двенадцать устриц, тогда как прочим вельможам полагалось только шесть. В остальном же она заслуживала всяческой похвалы, особенно потому, что души не чаяла в своих маленьких внучках — принцессах. Их было шестеро, все прехорошенькие, но милее всех самая младшая, с кожей чистой и нежной, как лепесток розы, с глазами синими и глубокими, как море. Только у неё, как у остальных, ног не было, а вместо них был хвост, как у рыб. День-деньской играли принцессы во дворце, в просторных палатах, где из стен росли живые цветы. Раскрывались большие янтарные окна, и внутрь вплывали рыбы, совсем как у нас ласточки влетают в дом, когда окна стоят настежь, только рыбы подплывали прямо к маленьким принцессам, брали из их рук еду и позволяли себя гладить.
Перед дворцом был большой сад, в нём росли огненно-красные и темно-синие деревья, плоды их сверкали золотом, цветы — горячим огнем, а стебли и листья непрестанно колыхались. Земля была сплошь мелкий песок, только голубоватый, как серное пламя. Всё там внизу отдавало в какую-то особенную синеву, — впору было подумать, будто небо у тебя не только над головой, но и под ногами. В безветрие со дна видно было солнце, оно казалось пурпурным цветком, из чаши которого льётся свет.
У каждой принцессы было в саду своё местечко, здесь они могли копать и сажать что угодно. Одна устроила себе цветочную грядку в виде кита, другой вздумалось, чтобы её грядка гляделась русалкой, а самая младшая сделала себе грядку, круглую, как солнце, и цветы на ней сажала такие же алые, как оно само. Странное дитя была эта русалочка, тихое, задумчивое. Другие сёстры украшали себя разными разностями, которые находили на потонувших кораблях, а она только и любила, что цветы ярко-красные, как солнце там, наверху, да ещё красивую мраморную статую. Это был прекрасный мальчик, высеченный из чистого белого камня и спустившийся на дно морское после кораблекрушения.
Возле статуи русалочка посадила розовую плакучую иву, она пышно разрослась и свешивала свои ветви над статуей к голубому песчаному дну, где получалась фиолетовая тень, зы-блющаяся в лад колыханию ветвей, и от этого казалось, будто верхушка и корни ластятся друг к другу.
Больше всего русалочка любила слушать рассказы о мире людей там, наверху. Старой бабушке пришлось рассказать ей всё, что она знала о кораблях и городах, о людях и животных. Особенно чудесным и удивительным казалось русалочке то, что цветы на земле пахнут, — не то что здесь, на морском дне, — леса там зелёные, а рыбы среди ветвей поют так громко и красиво, что просто заслушаешься. Рыбами бабушка называла птиц, иначе внучки не поняли бы её: они ведь сроду не видывали птиц.
— Когда вам исполнится пятнадцать лет, — говорила бабушка, — вам дозволят всплывать на поверхность,
сидеть в лунном свете на скалах и смотреть на плывущие мимо огромные корабли, на леса и города!
В этот год старшей принцессе как раз исполняется пятнадцать лет, но сё-стры, были погодки, и выходило так, что только через пять, лет самая младшая сможет подняться со дна морского и увидеть, как живётся
нам здесь, наверху. Но каждая обещала рассказать остальным, что она увидела и что ей больше всего понравилось в первый день, — рассказов бабушки им было мало, хотелось знать побольше.
Ни одну из сестёр не тянуло так на поверхность, как самую младшую, тихую, задумчивую русалочку, которой приходилось ждать дольше всех. Ночь за ночью проводила она у открытого окна и всё смотрела наверх, сквозь тёмно-синюю воду, в которой плескали хвостами и плавниками рыбы. Месяц и звёзды виделись ей, и хоть светили они совсем бледно, зато казались сквозь воду много больше, чем нам. А если под ними скользило как бы тёмное облако, знала она, что это либо кит проплывает, либо корабль, а на нём много людей, и, уж конечно, им и в мысль не приходило, что внизу под ними хорошенькая русалочка тянется к кораблю своими белыми руками.
И вот старшей принцессе исполнилось пятнадцать лет, и ей позволили всплыть на поверхность.
Сколько было рассказов, когда она вернулась назад! Ну, а лучше всего, рассказывала она, было лежать в лунном свете на отмели, когда море спокойно, и рассматривать большой город на берегу: точно сотни звезд, там мерцали огни, слышалась музыка, шум и гул экипажей и людей, виднелись колокольни и шпили, звонили колокола. И как раз потому, что туда ей было нельзя, туда и тянуло ее больше всего.
Как жадно внимала её рассказам самая младшая сестра! А потом, вечером, стояла у открытого окна и смотрела наверх, сквозь тёмно-синюю воду и думала о большом городе, шумном и оживлённом, и ей казалось даже, что она слышит звон колоколов.
Через год и второй сестре позволили подняться на поверхность и плыть куда угодно. Она вынырнула из воды как раз в ту минуту, когда солнце садилось, и решила, что прекраснее зрелища нет на свете. Небо было сплошь золотое, сказала она, а облака — ах, у неё просто нет слов описать, как они красивы! Красные и фиолетовые, плыли они по небу, но ещё быстрее неслась к солнцу, точно длинная белая вуаль, стая диких лебедей. Она тоже поплыла к солнцу, но оно погрузилось в воду, и розовый отсвет на море и облаках погас.
Ещё через год поднялась на поверхность третья сестра. Эта была смелее всех и проплыла в широкую реку, которая впадала в море. Она увидела там зелёные холмы с виноградниками, а из чащи чудесного леса выглядывали дворцы и усадьбы. Она слышала, как поют птицы, а солнце пригревало так силь-
но, что ей не раз приходилось нырять в воду, чтобы остудить своё пылающее лицо. В бухте ей попалась целая толпа голеньких ребятишек, которые плескались в воде. Она хотела поиграть с ними, но они испугались её и убежали, а вместо них явился какой-то чёрный зверёк — это была собака, только ведь ей ещё ни разу не доводилось видеть собаку — и залаял на неё так страшно, что она перепугалась и уплыла назад в море.
Но никогда не забыть ей чудесного леса, зелёных холмов и прелестных детей, которые умеют плавать, хоть и нет у них рыбьего хвоста.
Четвёртая сестра не была такой смелой, она держалась в открытом море и считала, что там-то и было лучше всего: море видно вокруг на много-много миль, небо над головой — как огромный стеклянный купол. Видела она и корабли, только совсем издалека, и выглядели они совсем как чайки, а еще в море кувыркались резвые дельфины и киты пускали
из ноздрей воду, так что казалось, будто вокруг били сотни фонтанов.
Потом пришла очередь предпоследней сестры. Её день рождения был зимой, и поэтому она увидела то, чего не видели другие. Море было совсем зелёное, рассказывала она, повсюду плавали огромные ледяные горы, каждая ни дать ни взять жемчужина, только куда выше любой колокольни, построенной людьми. Они были самого причудливого вида и сверкали, словно алмазы. Она уселась на самую большую из них, ветер развевал её длинные волосы, и моряки испуганно обходили это место подальше. К вечеру небо заволоклось тучами, засверкали молнии, загремел гром, почерневшее море вздымало ввысь огромные ледяные глыбы, озаряемые вспышками молний.
На кораблях убирали паруса, вокруг был страх и ужас, а она как ни в чём не бывало плыла на своей ледяном горе и смотрела, как молнии синими зигзагами ударяют в морс.
Та к вот и шло: выплывет какая-нибудь из сестёр первый раз на поверхность, восхищается всем новым и красивым, ну а потом, когда взрослой девушкой может подниматься наверх в любую минуту, всё становится ей неинтересно и она стремится домой и уже месяц спустя говорит, что у них внизу лучше всего.
Часто по вечерам, обнявшись, всплывали пять сестёр на поверхность.
У всех были дивные голоса, как ни у кого из людей, и когда собиралась буря, грозившая гибелью кораблям, они плыли перед кораблями и пели так сладко, о том, как хорошо на морском дне, уговаривали моряков без боязни спуститься вниз.
Только моряки не могли разобрать слов, им казалось, что это просто шумит буря, да и не довелось бы им увидеть на дне никаких чудес — когда корабль тонул, люди захлебывались и попадали во дво рец морского царя уже мёртвыми.
Младшая же русалочка, когда сёстры её всплывали вот так на поверхность, оставалась одна-одинёшенька и смотрела им вслед, и ей впору было заплакать, да только русалкам не дано слёз, и от этого ей было ещё горше.
— Ах, когда же мне будет пятнадцать лет! — говорила она. — Я знаю, что очень полюблю и тот мир, и людей, которые там живут!
Наконец и ей исполнилось пятнадцать лет.
— Ну вот, вырастили и тебя! — сказала бабушка, вдовствующая королева. — Поди-ка сюда, я украшу тебя, как остальных сестёр!
И она надела русалочке на голову венок из белых лилий, только каждый лепесток был половинкой жемчужины, а потом нацепила ей на хвост восемь устриц в знак её высокого сана.
— Да это больно! — сказала русалочка.
— Чтоб быть красивой, можно и потерпеть! — сказала бабушка.
Ах, как охотно скинула бы русалочка всё это великолепие и тяжёлый венок! Красные цветы с её грядки пошли бы ей куда больше, но ничего не поделаешь.
— Прощайте! — сказала она и легко и плавно, словно пузырёк воздуха, поднялась на поверхность.
Когда она подняла голову над водой, солнце только что село, но облака ещё отсвечивали розовым и золотым, а в бледно-красном небе уже зажглись ясные вечерние звёзды; воздух был мягкий и свежий, море спокойно. Неподалёку стоял трёхмачтовый корабль всего лишь с одним поднятым парусом — не было ни малейшего ветерка. Повсюду на снастях и реях сидели матросы. С палубы раздавалась музыка и пение, а когда совсем стемнело, корабль осветился сотнями разноцветных фонариков и в воздухе словно бы замелькали флаги всех наций.
Русалочка подплыла прямо к окну каюты, и всякий раз, как её приподымало волной, она могла заглянуть внутрь сквозь прозрачные стёкла. Там было множество нарядно одетых людей, но красивее всех был молодой принц с большими чёрными глазами. Ему, наверное, было не больше шестнадцати лет. Праздновался его день рождения, оттого-то на корабле и шло такое веселье. Матросы плясали на палубе, а когда вышел туда молодой принц, в небо взмыли
сотни ракет, и стало светло, как днем, так что русалочка совсем перепугалась и нырнула в воду, но тут же опять высунула голову, и было так, будто все звёзды с неба падают к ней в море. Никогда ещё не видала она такого фейерверка. Вертелись колесом огромные солнца, взлетали в синюю высь чудесные огненные рыбы, и всё это отражалось в тихой, ясной воде. На самом корабле было так светло, что можно было различить каждый канат, а людей и подавно. Ах, как хорош был молодой принц! Он пожимал всем руки, улыбался и смеялся, а музыка всё гремела и гремела в чудной ночи.
Уже поздно было, а русалочка всё не могла глаз оторвать от корабля и от прекрасного принца. Погасли разноцветные фонарики, не взлетали больше ракеты, не гремели пушки, зато загудело и заворчало в глуби морской. Русалочка качалась на волнах и всё заглядывала в каюту, а корабль стал набирать ход, один за другим распускались паруса, всё выше вздымались волны, собирались тучи, вдали засверкали молнии. Надвигалась буря, матросы принялись убирать паруса. Корабль, раскачиваясь, летел по разбушевавшемуся морю, волны вздымались огромными чёрными горами, норовя перекатиться через мачту, а корабль нырял, словно лебедь, между высоченными валами и вновь возносился на гребень громоздящейся волны. Русалочке всё это казалось приятной прогулкой, но не матросам. Корабль стонал и трещал; вот подалась под ударами волн толстая обшивка бортов, волны захлестнули корабль, переломилась пополам, как тростинка, мачта, корабль лёг набок, и вода хлынула в трюм. Тут уж русалочка поняла, какая опасность угрожает людям, — ей и самой приходилось увёртываться от брёвен и обломков, носившихся по вол-
нам. На минуту стало темно, хоть глаз выколи, но вот блеснула молния, и русалочка опять увидела людей на корабле. Каждый спасался как мог. Она искала глазами принца и увидела, как он упал в воду, когда корабль развалился на части. Сперва она очень обрадовалась — ведь он попадёт теперь к ней на дно, но тут же вспомнила, что люди не могут жить в воде и он приплывёт во дворец её отца только мёртвый. Нет, нет, он не должен умереть! И она поплыла между брёвнами и досками, совсем не думая о том, что они могут её раздавить. Она то ныряла глубоко, то взлетала на волну и наконец доплыла до юного принца. Он почти уже совсем выбился из сил и плыть по бурному морю не мог. Руки и ноги отказывались ему служить, прекрасные глаза закрылись, и он умер бы, не явись ему на помощь русалочка. Она приподняла над водой его голову и предоставила волнам нести их обоих куда угодно…
К утру буря стихла. От корабля не осталось и щепки. Опять засверкало над водой солнце и как будто вернуло краски щекам принца, но глаза его всё ещё были закрыты.
Русалочка откинула со лба принца волосы, поцеловала его в высокий красивый лоб, и ей показалось, что он похож на мраморного мальчика, который стоит у неё в саду. Она поцеловала его ещё раз и пожелала, чтобы он остался жив.
Наконец она завидела сушу, высокие синие горы, на вершинах которых, точно стаи лебедей, белели снега. У самого берега зеленели чудесные леса, а перед ними стояла не то церковь, не то монастырь, — она не могла сказать точно, знала только, что это было здание. В саду росли апельсинные и лимонные деревья, а у самых ворот высокие пальмы.
Море вдавалось здесь в берег небольшим заливом, тихим, но очень глубоким утёсом, у которого море намыло мелкий белый песок. Сюда-то и приплыла русалочка с принцем и положила его на песок, так, чтобы голова его была повыше на солнце.
Тут в высоком белом здании зазвонили колокола, и в сад высыпала целая толпа молодых девушек.
Русалочка отплыла подальше за высокие камни, торчав-
шие из воды, покрыла свои волосы и грудь морскою пеной, так что теперь никто не различил бы её лица, и стала ждать, не придёт ли кто на помощь бедному принцу.
Вскоре к утёсу подошла молодая девушка и поначалу очень испугалась, но тут же собралась с духом и позвала других людей, и русалочка увидела, что принц ожил и улыбнулся всем, кто был возле него. А ей он не улыбнулся, он даже не знал, что она спасла ему жизнь. Грустно стало русалочке, и, когда принца увели в большое здание, она печально нырнула в воду и уплыла домой.
Теперь она стала ещё тише, еще задумчивее, чем прежде. Сёстры спрашивали ее, что она видела в первый раз на поверхности моря, но она ничего им не рассказала.
Часто по утрам и вечерам приплывала она к тому месту, где оставила принца. Она видела, как созревали в саду плоды, как их потом собирали, видела, как стаял снег на высоких горах, но принца так больше и не видала и возвращалась домой каждый раз всё печальнее.
Единственной отрадой было для неё сидеть в своём садике, обвив руками красивую мраморную статую, похожую на принца, но за своими цветами она больше не ухаживала. Они одичали и разрослись по дорожкам, переплелись стеблями и листьями с ветвями деревьев, и в садике стало совсем темно.
Наконец она не выдержала и рассказала обо всём одной из сестёр. За ней узнали и остальные сёстры, но больше никто, разве что ещё две-три русалки да их самые близкие подруги. Одна из них тоже знала о принце, видела празднество на корабле и даже знала, откуда принц родом и где его королевство.
— Поплыли вместе, сестрица! — сказали русалочке сёстры и, обнявшись,
поднялись на поверхность моря близ того места, где стоял дворец принца.
Дворец был из светло-жёлтого блестящего камня, с большими мраморными лестницами; одна из них спускалась прямо к морю. Великолепные позолоченные купола высились над крышей, а между колоннами, окружавшими здание, стояли мраморные статуи, совсем как живые люди.
Сквозь высокие зеркальные окна виднелись роскошные покои; всюду висели дорогие шёлковые занавеси, были разостланы ковры, а стены украшены большими картинами. Загляденье, да и только! Посреди самой большой залы журчал большой фонтан; струи воды били высоко-высоко под стеклянный купол потолка, через который воду и диковинные растения, росшие по краям бассейна, озаряло солнце.
Теперь русалочка знала, где живёт принц, и стала приплывать ко дворцу почти каждый вечер или каждую ночь. Ни одна из сестёр не осмеливалась подплывать к земле так близко, ну а она заплывала даже в узкий канал, который проходил как раз под мраморным балконом, бросавшим на воду длинную тень.
Тут она останавливалась и подолгу смотрела на юного принца, а он-то думал, что гуляет при свете месяца один-одинё-шенек.
Много раз видела она, как он катался с музыкантами на своей нарядной лодке, украшенной развевающимися флагами.
Русалочка выглядывала из зелёного тростника, и если люди иногда замечали, как полощется по ветру её длинная серебристо-белая вуаль, им казалось, что это плещет крыльями лебедь.
Много раз слышала она, как говорили о принце рыбаки, ловившие по ночам с факелом рыбу; они рассказывали о нём много хорошего, и русалочка радовалась, что спасла ему жизнь, когда его, полумёртвого, носило по волнам; она вспоминала, как его голова покоилась на её груди и как нежно поцеловала она его тогда. А он-то ничего не знал о ней, она ему и присниться не могла!
Всё больше и больше начинала русалочка любить людей, всё сильнее тянуло её к ним; их земной мир казался ей куда больше, чем её подводный; они могли ведь переплывать на своих кораблях море, взбираться на высокие горы выше облаков, а их страны с лесами и полями раскинулись так широко, что и глазом не охватишь! Очень хотелось русалочке побольше узнать о людях, о их жизни, но сёстры не могли ответить на все её вопросы, и она обращалась к бабушке: старуха хорошо знала «высший свет», как она справедливо называла землю, лежавшую над морем.

— Если люди не тонут, — спрашивала русалочка, — тогда они живут вечно, не умирают, как мы?
— Ну что ты! — отвечала старуха. — Они тоже умирают, их век даже короче нашего. Мы живём триста лет; только когда мы перестаём быть, нас не хоронят, у нас даже нет могил, мы просто превращаемся в морскую пену.
— Я бы отдала все свои сотни лет за один день человеческой жизни, — проговорила русалочка.
— Вздор! Нечего и думать об этом! — сказала старуха. — Нам тут живётся куда лучше, чем людям на земле!
— Значит, и я умру, стану морской пеной, не буду больше слышать музыку волн, не увижу ни чудесных цветов, ни красного солнца! Неужели я никак не могу пожить среди людей?
— Можешь, — сказала бабушка, — пусть только кто-нибудь из людей полюбит тебя так, что ты станешь ему дороже отца и матери, пусть отдастся он тебе всем своим сердцем и всеми помыслами, сделает тебя своей женой и поклянется в вечной верности. Но этому не бывать никогда! Ведь то, что у нас считается красивым — твой рыбий хвост, например, — люди находят безобразным. Они ничего не смыслят в красоте; по их мнению, чтобы быть красивым, надо непременно иметь две неуклюжие подпорки, или ноги, как они их называют.
Русалочка глубоко вздохнула и печально посмотрела на свой рыбий хвост.
— Будем жить — не тужить! — сказала старуха. — Повеселимся вволю, триста лет — срок немалый. Сегодня вечером у нас во дворце бал!
Вот было великолепие, какого не увидишь на земле! Стены и потолок танцевальной залы были из толстого, но прозрачного стекла; вдоль стен рядами лежали сотни огромных пурпурных и травянисто-зелёных раковин с голубыми огоньками в середине; огни эти ярко освещали всю залу, а через стеклянные стены —
и море вокруг. Видно было, как к стенам подплывают стаи больших и маленьких рыб, и чешуя их переливается золотом, серебром, пурпуром.
Посреди залы вода бежала широким потоком, и в нём танцевали под своё чудное пение водяные и русалки. Таких прекрасных голосов не бывает у людей. Русалочка пела лучше всех, и все хлопали ей в ладоши. На минуту ей было сделалось весело при мысли о том, что ни у кого и нигде, ни в море, ни на земле, нет такого чудесного голоса, как у неё; но потом она опять стала думать о надводном мире, о прекрасном принце, и ей стало грустно. Незаметно выскользнула она из дворца и, пока там пели и веселились, печально сидела в своём садике. Вдруг сверху донеслись звуки валторн, и она подумала: «Вот он опять катается на лодке! Как я люблю его! Больше, чем отца и мать! Я принадлежу ему всем сердцем, всеми своими помыслами, ему я бы охотно вручила счастье всей моей жизни! На всё бы я по шла — только бы мне быть с ним. Пока сёстры танцуют в отцовском дворце, поплыву-ка я к морской ведьме. Я всегда боялась её, но, может быть, она что-нибудь посоветует или как-нибудь поможет мне’»
И русалочка поплыла из своего садика к бурным водоворотам, за которыми жила ведьма. Ещё ни разу не доводилось ей проплывать этой дорогой; тут не росли ни цветы, ни даже трава — кругом был только голый серый песок; вода за ним бурлила и шумела, как под мельничным колесом, и увлекала за собой в пучину всё, что только встречала на своем пути. Как раз между такими бурлящими водоворотами и пришлось плыть русалочке, чтобы попасть в тот край, где владычила ведьма.
Дальше путь лежал через горячий пузырящийся ил, это место ведьма называла своим торфяным болотом. А там уж было рукой подать до её жилья, окружённого диковинным лесом: вместо деревьев и кустов в нём росли полипы — полу-животные-полурастения, похожие на стоглавых змей, выраставших прямо из песка; ветви их были подобны длинным осклизлым рукам с пальцами, извивающимися, как черви; полипы ни на минуту не переставали шевелиться от корня до самой верхушки и хватали гибкими пальцами всё, что только им попадалось, и уж больше не выпускали. Русалочка в испуге остановилась, сердечко её забилось от страха, она готова была вернуться, но вспомнила о принце и собралась с духом: крепко обвязала вокруг головы свои длинные волосы, чтобы в них не вцепились полипы, скрестила на груди руки и, как рыба, поплыла между омерзительными полипами, которые тянулись к ней своими извивающимися руками. Она видела, как крепко, точно елезными клещами, держали они своими пальцами всё, что удалось им схватить: белые скелеты утонувших людей, корабельные рули, ящики, кости животных, даже одну русалочку.
Полипы поймали и задушили её. Это было страшнее всего!
Но вот она очутилась на скользкой лесной поляне,
где кувыркались, показывая противное желтоватое брюхо, большие, жирные водяные ужи. Посреди поляны был выстроен дом из белых человеческих костей; тут же сидела сама морская ведьма и кормила изо рта жабу, как люди кормят сахаром маленьких канареек. Омерзительных ужей она звала своими цыплятками и позволяла им ползать по своей большой, ноздреватой, как губка, груди.
— Знаю, знаю, зачем ты пришла! — сказала русалочке морская ведьма. — Глупости ты затеваешь, ну да я всё-таки помогу тебе — на твою же беду, моя красавица! Ты хочешь отделаться от своего хвоста и получить вместо него две подпорки, чтобы ходить, как люди. Хочешь, чтобы юный принц полюбил тебя.
И ведьма захохотала так громко и гадко, что и жаба и ужи попадали с неё и шлёпнулись на песок.
— Ну ладно, ты пришла в самое время! — продолжала ведьма. — Приди ты завтра поутру, было бы поздно, и я не могла бы помочь тебе раньше будущего года. Я изготовлю тебе питьё, ты возьмёшь его, поплывёшь с ним к берегу ещё до восхода солнца, сядешь там и выпьешь всё до капли; тогда твой хвост раздвоится и превратится в пару стройных, как сказали бы люди, ножек. Но тебе будет так больно, как будто тебя пронзят острым мечом. Зато все, кто тебя увидит, скажут, что такой прелестной девушки они ещё не встречали! Ты сохранишь свою плавную походку — ни одна танцовщица не сравнится с тобой; но помни: ты будешь ступать, как по острым ножам, и твои ноги будут кровоточить. Вытерпишь всё это? Тогда я помогу тебе.
— Да! — сказала русалочка дрожащим голосом, подумав о принце.
— Помни, — сказала ведьма, — раз ты примешь человеческий облик, тебе уж не сделаться вновь русалкой! Не видать тебе ни морского дна, ни отцовского дома, ни сестёр! А если принц не полюбит тебя так, что забудет ради тебя и отца и мать, не отдастся тебе всем сердцем и не сделает тебя своей женой, ты погибнешь; с первой же зарёй после его женитьбы на другой твоё сердце разорвется на части и ты станешь пеной морской.
— Пусть! — сказала русалочка и побледнела как смерть.
— А ещё ты должна заплатить мне за помощь, — сказала ведьма. — И я недёшево возьму! У тебя чудный голос, им ты и дума-г ешь обворожить принца, но ты должна отдать этот голос мне.
Я возьму за свой бесценный напиток самое лучшее, что есть у тебя: ведь я должна примешать к напитку свою собственную кровь, чтобы он стал остёр, как лезвие меча.
— Если ты возьмёшь мой голос, что же останется мне? — спросила русалочка.
— Твоё прелестное лицо, твоя плавная походка и твои говорящие глаза — этого довольно, чтобы покорить человече-
ское сердце! Ну полно, не бойся: высунешь язычок, и я отрежу его в уплату за волшебный напиток!
— Хорошо! — сказала русалочка, и ведьма поставила на огонь котёл, чтобы сварить питьё.
— Чистота — лучшая красота! — сказала она и обтёрла котёл связкой живых ужей.
Потом она расцарапала себе грудь; в котёл закапала чёрная кровь, и скоро стали подыматься клубы пара, принимавшие такие причудливые формы, что просто страх брал.
Ведьма поминутно подбавляла в котёл новых и новых снадобий, и когда питьё закипело, оно забулькало так, будто плакал крокодил. Наконец напиток был готов, на вид он казался прозрачнейшей ключевой водой.
— Бери! — сказала ведьма, отдавая русалочке напиток.
Потом отрезала ей язык, и русалочка стала немая — не могла больше ни петь, ни говорить.
— Схватят тебя полипы, когда поплывёшь назад, — напутствовала ведьма, — брызни на них каплю питья, и их руки и пальцы разлетятся на тысячу кусочков.
Но русалочке не пришлось этого делать — полипы с ужасом отворачивались при одном виде напитка, сверкавшего в её руках, как яркая звезда. Быстро проплыла она лес, миновала болото и бурлящие водовороты.
Вот и отцовский дворец; огни в танцевальной зале потушены, все спят. Русалочка не посмела больше войти туда — ведь она была немая и собиралась покинуть отцовский дом навсегда. Сердце её готово было разорваться от тоски. Она проскользнула в сад, взяла по цветку с грядки у каждой сестры, послала
родным тысячи воздушных поцелуев и поднялась на тёмно-голубую поверхность моря.
Солнце ещё не вставало, когда она увидела перед собой дворец принца и присела на широкую мраморную лестницу. Месяц озарял её своим чудесным голубым сиянием. Русалочка выпила обжигающий напиток, и ей показалось, будто её пронзили обоюдоострым мечом; она потеряла сознание и упала замертво. Когда она очнулась, над морем уже сияло солнце: во всём теле она чувствовала жгучую боль. Перед ней стоял прекрасный принц и с удивлением рассматривал её. Она потупилась и увидела, что рыбий хвост исчез, а вместо него у неё появились две маленькие беленькие ножки. Но она была совсем нагая и потому закуталась в свои длинные густые волосы. Принц спросил, кто она и как сюда попала, но она только кротко и грустно смотрела на него своими тёмносиними глазами: говорить ведь она не могла. Тогда он взял её за руку и повёл во дворец. Правду сказала ведьма: каждый шаг причинял русалочке такую боль, будто она ступала по острым ножам и иголкам; но она терпеливо переносила боль и шла об руку с принцем легко, точно по воздуху. Принц и его свита только дивились её чудной, плавной походке.
Русалочку нарядили в шёлк и муслин, и она стала первой красавицей при дворе, но оставалась по-прежнему немой, не могла ни петь, ни говорить. Как-то раз к принцу и его царственным родителям позвали девушек-рабынь, разодетых в шёлк и золото. Они стали петь, одна из них пела особенно хорошо, и принц хлопал в ладоши и улыбался ей. Грустно стало русалочке: когда-то и она могла петь, и несравненно лучше! «Ах, если бы он знал, что я навсегда рассталась со своим голосом, только чтобы быть возле него!»
Потом девушки стали танцевать под звуки чудеснейшей музыки, тут и русалочка подняла свои белые прекрасные руки, встала на цыпочки и понеслась в лёгком, воздушном танце; так не танцевал ещё никто! Каждое движение подчёркивало её красоту, а глаза её говорили сердцу больше, чем пение рабынь.
Все были в восхищении, особенно принц; он назвал русалочку своим маленьким найдёнышем, а русалочка всё танцевала и танцевала, хотя каждый раз, как ноги её касались земли, ей было так больно, будто она ступала по острым ножам. Принц сказал, что она всегда должна быть возле него, и ей было позволено спать на бархатной подушке перед дверями его комнаты.
Он велел сшить ей мужской костюм, чтобы она могла сопровождать его на прогулках верхом. Они ездили по благоухающим лесам, где в свежей листве пели птицы, а зелёные ветви касались её плеч.
Они взбирались на высокие горы, и хотя из её ног сочилась кровь, и все видели это, она смеялась и продолжала следовать за принцем на самые вершины; там они любовались на облака, плывшие у их ног, точно стаи птиц, улетающих в чужие страны.
А ночью во дворце у принца, когда все спали, русалочка спускалась по мраморной лестнице, ставила пылающие, как в огне, ноги в холодную воду и думала о родном доме и о дне морском.
Раз ночью всплыли из воды рука об руку её сёстры и запели печальную песню; она кивнула им, они узнали её и рассказали ей, как огорчила она их всех. С тех пор они навещали её каждую ночь, а один раз она увидала вдали даже свою старую бабушку, которая уже много лет не подымалась из воды, и са-
мого царя морского с короной на голове; они простирали к ней руки, но не смели подплыть к земле так близко, как сёстры.
День ото дня принц привязывался к русалочке всё сильнее и сильнее, но он любил её только как милое, доброе дитя, сделать же её своей женой и принцессой ему и в голову не приходило, а между тем ей надо было стать его женой, иначе, если бы он отдал свое сердце и руку другой, она стала бы пеной мирским.
«Любишь ли ты меня больше всех на свете?» — казалось, спрашивали глаза русалочки, когда принц обнимал её и целовал в лоб.
— Да, я люблю тебя! — говорил принц. — У тебя доброе сердце, ты предана мне больше всех и похожа на молодую девушку, которую я видел однажды и, верно, больше уж не увижу! Я плыл на корабле, корабль затонул, волны выбросили меня на берег вблизи какого-то храма, где служат Богу молодые девушки; самая младшая из них нашла меня на берегу и спасла мне жизнь; я видел её всего два раза, но только её одну в целом мире мог бы я полюбить! Ты похожа на неё и почти вытеснила из моего сердца её образ. Она принадлежит святому храму, и вот моя счастливая звезда послала мне тебя; никогда я не расстанусь с тобой!
«Увы! Он не знает, что это я спасла ему жизнь! — думала русалочка. — Я вынесла его из волн морских на берег и положила в роще, возле храма, а сама спряталась в морской пене и смотрела, не придёт ли кто-нибудь к нему на помощь. Я видела эту красивую девушку, которую он любит больше, чем меня! — И русалочка глубоко вздыхала, плакать она не могла. — Но та девушка принадлежит храму, никогда не вернётся в мир, и они никогда не встретятся! Я же нахожусь возле него, вижу его каждый день, могу ухаживать за ним, любить его, отдать за него жизнь!»
Но вот стали поговаривать, что принц женится на прелестной дочери соседнего короля и потому снаряжает свой великолепный корабль в плавание. Принц поедет к соседнему королю как будто для того, чтобы ознакомиться с его страной, а на самом-то деле, чтобы увидеть принцессу; с ним едет большая свита.
Русалочка на все эти речи только покачивала головой и смеялась — она ведь лучше всех знала мысли принца.
— Я должен ехать! — говорил он ей. — Мне надо посмотреть прекрасную принцессу; этого требуют мои родители, но они не станут принуждать меня жениться на ней, а я никогда не полюблю её! Она ведь не похожа на ту красавицу, на которую похожа ты. Если уж мне придётся наконец избрать себе невесту, так я лучше выберу тебя, мой немой найдёныш с говорящими глазами!
И он целовал её в розовые губы, играл её длинными волосами и клал свою голову на её грудь, где билось сердце, жаждавшее человеческого счастья и любви.
— Ты ведь не боишься моря, моя немая крошка? — говорил он, когда они уже стояли на корабле, который должен был отвезти их в страну соседнего короля.
И принц стал рассказывать ей о бурях и о штиле, о диковинных рыбах, что живут в пучине, и о том, что видели там ныряльщики, а она только улыбалась, слушая его рассказы, — она-то лучше всех знала, что есть на дне морском.
В ясную лунную ночь, когда все, кроме рулевого, спали, она села у самого борта и стала смотреть в прозрачные волны, и ей показалось, что она видит отцовский дворец; старая бабушка в серебряной короне стояла на вышке и смотрела сквозь волнующиеся струи воды на киль корабля. Затем на поверхность моря всплыли её сёстры: они печально смотрели на неё и протягивали к ней свои белые руки, а она кивнула им головой, улыбнулась и хотела рассказать о том, как ей хорошо здесь, но тут к ней подошёл корабельный юнга, и сёстры нырнули в воду, а юнга подумал, что это мелькнула в волнах белая морская пена.
Наутро корабль вошёл в гавань нарядной столицы соседнего королевства. В городе зазвонили в колокола, с высоких башен раздались звуки рогов; на площадях стояли полки солдат с блестящими штыками и развевающимися знамёнами. Начались празднества, балы следовали за балами, но принцессы ещё не было — она воспитывалась где-то далеко в монастыре, куда её отдали учиться всем королевским добродетелям. Наконец прибыла и она.
Русалочка жадно смотрела на неё и не могла не признать, что лица милее и прекраснее она ещё не видала. Кожа на лице принцессы была такая нежная, прозрачная, а из-за длинных темных ресниц улыбались синие кроткие глаза.
— Это ты! — сказал принц. — Ты спасла мне жизнь, когда я полумёртвый лежал на берегу моря!
И он крепко прижал к сердцу свою зардевшуюся невесту.
— Ах, я так счастлив! — сказал он русалочке. — То, о чём я не смел и мечтать, сбылось! Ты порадуешься моему счастью, ты ведь так любишь меня.
Русалочка поцеловала ему руку, а сердце её, казалось, вот-вот разорвётся от боли: его свадьба должна ведь убить её, превратить в пену морскую.
Колокола в церквах звонили, по улицам разъезжали герольды, оповещая народ о помолвке принцессы. В алтарях в драгоценных сосудах курились благовония. Священники кадили ладаном, жених и невеста подали друг другу руки и получили благословения епископа. Русалочка, разодетая в шёлк и золото, держала шлейф невесты, но уши её не слышали праздничной музики, глаза не видели блестящей церемонии, она думала о своём смертном часе и о том, что она теряла с жизнью.
В тот же вечер принц с молодой женой должны были отплыть на родину принца; пушки палили, флаги развевались, на палубе был раскинут шатёр из золота и пурпура, устланный мягкими подушками; в шатре они должны были провести эту тихую, прохладную ночь. Паруса надулись от ветра, корабль легко и плавно заскользил по волнам и понёсся в открытое море.
Как только смерклось, на корабле зажглись разноцветные фонарики, а матросы стали весело плясать на палубе. Русалочка вспомнила, как она впервые поднялась на поверхность моря и увидела такое же веселье на корабле. И вот она понеслась в быстром воздушном танце, точно ласточка, преследуемая коршуном.
Все были в восторге: никогда ещё не танцевала она так чудесно! Её нежные ножки резало как ножами, но этой боли она не чувствовала — сердцу её было ещё больнее. Она знала, что
один лишь вечер осталось ей пробыть с тем, ради кого она оставила родных и отцовский дом, отдала свой чудный голос и терпела невыносимые мучения, о которых принц и не догадывался.
Лишь одну ночь оставалось ей дышать одним воздухом с ним, видеть синее море и звёздное небо, а там наступит для неё вечная ночь, без мыслей, без сновидений. Далеко за полночь продолжались на корабле танцы и музыка, и русалочка смеялась и танцевала со смертельной мукой на сердце; принц же целовал красавицу жену, а она играла его черными кудрями; наконец рука об руку они удалились в свой великолепный шатёр.
На корабле всё стихло, только рулевой остался у руля. Русалочка оперлась о поручни и, повернувшись лицом к востоку, стала ждать первого луча солнца, который, она знала, должен был убить ее. И вдруг она увидела, как из моря поднялись её сёстры; они были бледны, как и она, но их длинные роскошные волосы не развевались больше по ветру — они были обрезаны.
— Мы отдали наши волосы ведьме, чтобы она помогла нам избавить тебя от смерти! А она дала нам вот этот нож — видишь, какой он острый? Прежде чем взойдёт солнце, ты должна вонзить его в сердце принца, и когда тёплая кровь его брызнет тебе на ноги, они опять срастутся в рыбий хвост и ты опять станешь русалкой, спустишься к нам в море и проживёшь свои триста лет, прежде чем превратишься в солёную пену морскую. Но спеши! Или он, или ты — один из вас должен умереть до восхода солнца. Убей принца и вернись к нам! Поспеши. Видишь, на небе показалась красная полоска? Скоро взойдёт солнце, и ты умрёшь!
С этими словами они глубоко вздохнули и погрузились в море. Русалочка приподняла пурпуровую занавесь шатра и увидела, что головка молодой жены покоится на груди принца. Русалочка наклонилась и поцеловала его в прекрасный лоб, посмотрела на небо, где разгоралась утренняя заря, потом посмотрела на острый нож и опять устремила взор на принца, который во сне произнёс имя своей жены — она одна была у него в мыслях! — и нож дрогнул в руках у русалочки. Ещё минута — и она бросила его в волны, и они покраснели, как будто в том месте, где он упал, из моря выступили капли крови. В последний раз взглянула она на принца полуугасшим взором, бросилась с корабля в море и почувствовала, как тело её расплывается пеной. Над морем поднялось солнце; лучи его любовно согревали мертвенно-холодную морскую пену и русалочка не чувствовала смерти; она видела ясное солнце и какие-то прозрачные, чудные создания, сотнями реявшие над ней. Она видела сквозь них белые паруса корабля и красные облака в небе; голос их звучал как музыка, но такая возвышенная, что человеческое ухо не расслышало бы её, так же как человеческие глаза не видели их самих. У них не было крыльев, но они носились в воздухе, лёгкие и прозрачные. Русалочка заметила, что и она стала такой же, оторвавшись от морской пены.
— К кому я иду? — спросила она, поднимаясь в воздухе, и её голос звучал такою же дивною музыкой.
— К дочерям воздуха! — ответили ей воздушные создания. Мы летаем повсюду и всем стараемся приносить радость. В жарких странах, где люди гибнут от знойного, зачумленного воздуха, мы навеваем прохладу. Мы распространяем в воздухе благоухание цветов и несём людям исцеление и отраду… Летим с нами в заоблачный мир! Там ты обретёшь любовь и счастье, каких не нашла на земле.
И русалочка протянула свои прозрачные руки к солнцу и в первый раз почувствовала у себя на глазах слёзы. На корабле за это время всё опять пришло в движение, и русалочка увидела, как принц с молодой женой ищут её. Печально смотрели они на волнующуюся морскую пену, точно знали, что русалочка бросилась в волны. Невидимая, поцеловала русалочка красавицу в лоб, улыбнулась принцу и вознеслась к розовым облакам, плававшим в небе.

Стойкий оловянный солдатик
Было когда-то двадцать пять оловянных солдатиков, родных братьев по матери — старой оловянной ложке; ружьё на плече, голова прямо, красный с синим мундир — ну, прелесть что за солдаты! Первые слова, которые они услышали, когда открыли их домик-коробку, были: «Ах, оловянные солдатики!»
Это закричал, хлопая в ладоши, маленький мальчик, которому подарили оловянных солдатиков в день его рождения. И он сейчас же принялся расставлять их на столе. Все солдатики были совершенно одинаковы, кроме одного, который был с одной ногой. Его отливали последним, и олова немножко не хватило, но он стоял на своей одной ноге так же твердо, как другие на двух; и он-то как раз и оказался самым замечательным из всех.
На столе, где очутились солдатики, было много разных игрушек, но больше всего бросался в глаза чудесный дворец из картона. Сквозь маленькие окна можно было видеть дворцовые покои; перед самым дворцом, вокруг маленького зеркальца, которое изображало озеро, стояли деревца, а по озеру плавали и любовались своим отражением восковые лебеди. Всё это было чудо как мило, но милее всего была барышня, стоявшая на самом пороге дворца. Она тоже была вырезана из бумаги и одета в юбочку из тончайшего батиста; через плечо у неё шла узенькая голубая ленточка в виде шарфа, а на груди сверкала розетка
величиною с лицо самой барышни.
Барышня стояла на одной ножке, вытянув руки, — она была танцовщицей, — а другую ногу подняла так высоко, что наш солдатик её и не увидел, и подумал, что красавица тоже одноногая, как он.
«Вот бы мне такую жену! — подумал он. — Только она, как видно, из знатных, живёт во дворце, а у меня только и есть, что коробка, да и то в ней нас набито двадцать пять штук, ей там не место! Но познакомиться всё же не мешает». И он при-
таился за табакеркой, которая стояла тут же на столе; отсюда ему отлично было видно прелестную танцовщицу, которая всё стояла на одной ноге, не теряя равновесия.
Поздно вечером всех других оловянных солдатиков уложили в коробку, и все люди доме легли спать. Теперь игрушки сами стали играть в «гости», в войну и в бал. Оловянные солдатики принялись стучать в стенки коробки — они тоже хотели играть, да не могли приподнять крышку.
Щелкунчик кувыркался, грифель плясал по доске; поднялся такой шум и гам, что проснулась канарейка и тоже заговорила, да ещё стихами! Не трогались с места только танцовщица и оловянный солдатик: она по-прежнему держалась на вытянутом носке, простирая руки вперёд, он бодро стоял под ружьём и не сводил с неё глаз.
Пробило двенадцать. Щёлк! — табакерка раскрылась.
Там не было табаку, а сидел маленький чёрный тролль; табакерка-то была с фокусом!
— Оловянный солдатик, — сказал тролль, — нечего тебе заглядываться!
Оловянный солдатик будто и не слыхал.
— Ну постой же! — сказал тролль.
Утром дети встали, и оловянного солдатика поставили на окно.
Вдруг — по милости ли тролля или от сквозняка — окно распахнулось, и наш солдатик полетел головой вниз с третьего этажа, — только в ушах засвистело! Минута — и он уже стоял на мостовой кверху ногой: голова его в каске и ружьё застряли между камнями мостовой.
Мальчик и служанка сейчас же выбежали на поиски, но сколько ни старались, найти солдатика не могли; они чуть не наступали на него ногами и всё-таки не замечали его. Закричи он им: «Я тут!» — они, конечно, сейчас же нашли бы его, но он считал неприличным кричать на улице: он ведь носил мундир!
Начал накрапывать дождик; сильнее, сильнее, наконец хлынул ливень.
Когда опять прояснилось, пришли двое уличных мальчишек.
— Гляди! — сказал один. — Вон оловянный солдатик! Отправим его в плавание!
И они сделали из газетной бумаги лодочку, посадили туда оловянного солдатика и пустили в канаву. Сами мальчишки бежали рядом и хлопали в ладоши. Ну и ну! Вот так волны ходили по канавке! Течение так и несло, — не мудрено после такого ливня!
Лодочку бросало и вертело во все стороны, так что оловянный солдатик весь дрожал, но он держался стойко: ружьё на плече, голова прямо, грудь вперёд!
Лодку понесло под длинные мостки: стало так темно, точно солдатик опять попал в коробку.
«Куда меня несёт? — думал он. — Да, это всё штуки гадкого тролля! Ах, если бы со мною в лодке сидела та красавица — по мне, будь хоть вдвое темнее!
В эту минуту из-под мостков выскочила большая крыса.
— Паспорт есть? — спросила она. — Давай паспорт!
Но оловянный солдатик молчал и ещё крепче сжимал ружьё. Лодку несло, а крыса плыла за ней вдогонку. У! Как она скрежетала зубами и кричала плывущим навстречу щепкам и соломинкам:
— Держи, держи его! Он не внёс пошлины, не показал паспорта!
Но течение несло лодку всё быстрее и быстрее, и оловянный солдатик уже видел впереди свет, как вдруг услышал такой страшный шум, что струсил бы любой храбрец. Представьте себе, у конца мостика вода из канавки устремлялась в большой канал! Это было для солдатика так же страшно, как для нас нестись на лодке к большому водопаду.
Но солдатика несло всё дальше, остановиться было нельзя. Лодка с солдатиком скользнула вниз; бедняга держался по-прежнему стойко и даже глазом не моргнул. Лодка завертелась… Раз, два — наполнилась водой до краёв и стала тонуть. Оловянный солдатик очутился по горло в воде; дальше больше… вода покрыла его с головой! Тут он подумал о своей красавице: не видать ему её больше. В ушах у него звучало:
Вперёд стремись, о воин,
И смерть спокойно встреть!
Бумага разорвалась, и оловянный солдатик пошёл было ко дну, но в ту же минуту его проглотила рыба.
Какая темнота! Хуже, чем под мостками, да ещё страх
как тесно! Но оловянный солдатик
держался стойко и лежал, вытя-
нувшись во всю длину, крепко прижимая к себе
ружьё.
Рыба металась туда и сюда, выделывала самые удивительные скачки, но вдруг замерла, точно в неё ударила молния. Блеснул свет, и кто-то за кричал:
— Оловянный солдатик!
Дело в том, что рыбу поймали, свезли на рынок, потом она попала на кухню, и кухарка распорола ей брюхо большим ножом.
Кухарка взяла оловянного солдатика двумя пальцами за талию и понесла в комнату, куда сбежались посмотреть на замечательного путешественника все домашние. Но оловянный солдатик ничуть не загордился. Его поставили на стол, и — чего-чего не бывает на свете! — он оказался в той же комнате, увидал тех же детей, те же игрушки и чудесный дворец с прелестной маленькой танцовщицей! Она по-прежнему стояла на одной ножке, высоко подняв другую.
Вот так стойкость! Оловянный солдатик был тронут и чуть не заплакал оловом, но это было бы неприлично, и он удержался. Он смотрел на неё, она на него, но они не обмолвились ни словом.
Вдруг один из мальчиков схватил оловянного солдатика и ни с того ни с сего швырнул его прямо в печку. Наверное, это всё тролль подстроил!
Оловянный солдатик стоял, охваченный пламенем, ему было ужасно жарко, от огня или от любви — он и сам не знал. Краски с него совсем слезли, он весь полинял; кто знает отчего — от дороги или от горя? Он смотрел на танцовщицу, она на него, и он чувствовал, что тает, но всё ещё держался стойко, с ружьём на плече.
Вдруг дверь в комнате распахнулась, ветер подхватил танцовщицу, и она, как сильфида, порхнула прямо в печку к оловянному солдатику, вспыхнула разом и — конец! А оловянный солдатик растаял и сплавился в комочек.
На другой день горничная выгребала из печки золу и нашла маленькое оловянное сердечко; от танцовщицы же осталась одна розетка, да и та вся обгорела и почернела, как уголь.
Принцесса на горошине
Жил-был принц, и хотелось ему взять за себя тоже принцессу, только настоящую. Вот он и объездил весь свет, а такой что-то не находилось. Принцесс-то было вволю, да были ли они настоящие? До этого он никак добраться не мог; так и вернулся домой ни с чем и очень горевал, — уж очень ему хотелось достать настоящую принцессу.
Раз вечером разыгралась непогода: молния так и сверкала, гром гремел, а дождь лил как из ведра; ужас что такое!
Вдруг в городские ворота постучали, и старый король пошёл отворять. У ворот стояла принцесса.
Боже мой, на что она была похожа! Вода бежала с её волос и платья прямо в носки башмаков и вытекала из пяток, а она всё-таки уверяла, что она настоящая принцесса!
«Ну, уж это мы узнаем!» — подумала старая королева, но не сказала ни слова и пошла в спальню. Там она сняла с постели все тюфяки и подушки и положила на доски горошину; поверх горошины постлала двадцать тюфяков, а ещё сверху двадцать пуховиков. На эту постель и уложили принцессу на ночь.
Утром её спросили, как она почивала.
— Ах, очень дурно! — сказала принцесса. — Я почти глаз не сомкнула! Бог знает что у меня была за постель! Я лежала на чём-то таком твёрдом, что у меня всё тело теперь в синяках! Просто ужасно!
Тут-то все и увидали, что она была настоящею принцессой! Она почувствовала горошину через сорок тюфяков и пуховиков, — такою деликатною особой могла быть только настоящая принцесса.
И принц женился на ней. Теперь он знал, что берёт за себя настоящую принцессу! А горошину отправили в кунсткамеру; там она и лежит, если только никто её не украл.
Знай, что история эта истинная!

Содержание
Снежная Королева
Дикие лебеди
Русалочка
Стойкий оловянный солдатик
Принцесса на горошине

Произведения великого Андерсена любят читать и дети, и взрослые.
В книге, которую вы держите в руках, представлены самые красивые и самые интересные истории всемирно известного сказочника. Истории, которые учат самому прекрасному, — любви и дружбе, счастью
и радости, преданности и отваге.
А великолепные иллюстрации, которыми оформлено издание, подарят истинное наслаждение всем читателям.