Книга: «Сказка о Золотом петушке» Пушкин А.С.

Негде, в тридевятом царстве,
В тридесятом государстве,
Жил-был славный царь Дадон.
Смолоду был грозен он
И соседям то и дело
Наносил обиды смело,
Но под старость захотел
Отдохнуть от ратных дел
И покой себе устроить;
Тут соседи беспокоить
Стали старого царя,
Страшный вред ему творя.

Чтоб концы своих владений
Охранять от нападений,
Должен был он содержать
Многочисленную рать.
Воеводы не дремали.
Но никак не успевали:
Ждут бывало с юга, глядь,
— Ан с востока лезет рать.
Справят здесь, — лихие гости
Идут от моря.
Со злости Инда плакал царь Дадон,
Инда забывал и сон.
Что и жизнь в такой тревоге!
Вот он с просьбой о помоге
Обратился к мудрецу,
Звездочёту и скопцу.
Шлёт за ним гонца с поклоном.

Вот мудрец перед Дадоном
Стал и вынул из мешка
Золотого петушка.
«Посади ты эту птицу,
— Молвил он царю,— на спицу;
Петушок мой золотой
Будет верный сторож твой:
Коль кругом всё будет мирно,
Так сидеть он будет смирно;
Но лишь чуть со стороны
Ожидать тебе войны,
Иль набега силы бранной.
Иль другой беды незванной,
Вмиг тогда мой петушок
Приподымет гребешок.
Закричит и встрепенётся
И в то место обернётся».

Царь скопца благодарит.
Горы золота сулит.
«За такое одолженье,
— Говорит он в восхищенье,
— Волю первую твою
Я исполню, как мою».

Петушок с высокой спицы
Стал стеречь его границы.
Чуть опасность где видна,
Верный сторож как со сна
Шевельнётся, встрепенётся,
К той сторонке обернется
И кричит: «Кири-ку-ку.
Царствуй, лежа на боку!»
И соседи присмирели,
Воевать уже не смели:
Таковой им царь Дадон
Дал отпор со всех сторон!

Год, другой проходит мирно;
Петушок сидит всё смирно.
Вот однажды царь Дадон
Страшным шумом пробуждён:
«Царь ты наш! отец народа!
— Возглашает воевода,—

Государь! проснись! беда!»
— «Что такое, господа?
— Говорит Дадон, зевая,—
А?.. Кто там?., беда какая?»
Воевода говорит:
«Петушок опять кричит,
Страх и шум во всей столице».
Царь к окошку, — ан на спице,
Видит, бьётся петушок,
Обратившись на восток.
Медлить нечего:
«Скорее! Люди, на конь! Эй, живее!»
Царь к востоку войско шлёт,
Старший сын его ведёт.
Петушок угомонился.
Шум утих, и царь забылся.

Вот проходит восемь дней,
А от войска нет вестей:
Было ль, не было ль сраженья,
— Нет Дадону донесенья.
Петушок кричит опять.
Кличет царь другую рать,
Сына он теперь меньшого
Шлёт на выручку большого;
Петушок опять утих.
Снова вести нет от них.
Снова восемь дней проходят,
Люди в страхе дни проводят.
Петушок кричит опять.
Царь скликает третью рать
И ведет ее к востоку
Сам, не зная, быть ли проку.

Войска идут день и ночь;
Им становится невмочь.
Ни побоища, ни стана,
Ни надгробного кургана
Не встречает царь Дадон.

«Что за чудо?»— мыслит он.
Вот осьмой уж день проходит.
Войско в горы царь приводит,
И промеж высоких гор
Видит шёлковый шатёр.
Всё в безмолвии чудесном
Вкруг шатра; в ущелье тесном
Рать побитая лежит.
Царь Дадон к шатру спешит…
Что за страшная картина!
Перед ним его два сына

Без шеломов и без лат
Оба мёртвые лежат,
Меч вонзивши друг во друга.
Бродят кони их средь луга,
По притоптанной траве,
По кровавой мураве…
Царь завыл: «Ох дети, дети!
Горе мне! попались в сети
Оба наши сокола!
Горе! смерть моя пришла».
Все завыли за Дадоном,

-Застонала тяжким стоном
Глубь долин, и сердце гор
Потряслося. Вдруг шатёр Распахнулся… и девица,
Шамаханская царица.
Вся сияя как заря,
Тихо встретила царя.
Как пред солнцем птица ночи,
Царь умолк, ей глядя в очи,
И забыл он перед ней
Смерть обоих сыновей.

И она перед Дадоном Улыбнулась — и с поклоном
Его за руку взяла И в шатёр свой увела.
Там за стол его сажала,
Всяким яством угощала,
Уложила отдыхать
На парчовую кровать.
И потом, неделю ровно,
Покорясь ей безусловно,
Околдован, восхищён,
Пировал у ней Дадон.

Наконец и в путь обратный
Со своею силой ратной
И с девицей молодой
Царь отправился домой.
Перед ним молва бежала.
Быль и небыль разглашала,
Под столицей, близ ворот
С шумом встретил их народ,
-Все бегут за колесницей,

За Дадоном и царицей;
Всех приветствует Дадон…
Вдруг в толпе увидел он,
В сарачинской шапке белой,
Весь как лебедь поседелый,
Старый друг его, скопец.
«А, здорово, мой отец,
-Молвил царь ему, — что скажешь?
Подь поближе. Что прикажешь?»
— «Царь! — ответствует мудрец,
-Разочтёмся наконец.
Помнишь? за мою услугу
Обещался мне, как другу,
Волю первую мою
Ты исполнить, как свою.
Подари ж ты мне девицу,
Шамаханскую царицу». —
Крайне царь был изумлён.
«Что ты? — старцу молвил он,
— Или бес в тебя ввернулся,
Или ты с ума рехнулся.
Что ты в голову забрал?

Я конечно обещал,
Но всему же есть граница.
И зачем тебе девица?
Полно, знаешь ли кто я?
Попроси ты от меня
Хоть казну, хоть чин боярский,
Хоть коня с конюшни царской,
Хоть полцарства моего».
— «Не хочу я ничего!
Подари ты мне девицу,
Шамаханскую царицу,»
— Говорит мудрец в ответ.
— Плюнул царь: «Так лих же: нет!
Ничего ты не получишь.
Сам себя ты, грешник, мучишь;
Убирайся, цел пока;
Оттащите старика!»
Старичок хотел заспорить,
Но с иным накладно вздорить;
Царь хватил его жезлом
По лбу; тот упал ничком.
Да и дух вон. — Вся столица

Содрогнулась, а девица —
Хи-хи-хи да ха-ха-ха!
Не боится, знать, греха.
Царь, хоть был встревожен сильно,
Улыбнулся ей умильно.
Вот — въезжает в город он…
Вдруг раздался лёгкий звон,
И в глазах у всей столицы
Петушок спорхнул со спицы,
К колеснице полетел

И царю на темя сел,
Встрепенулся, клюнул в темя
И взвился… и в то же время
С колесницы пал Дадон
— Охнул раз,— и умер он.
А царица вдруг пропала,
Будто вовсе не бывало.
Сказка ложь, да в ней намёк!
Добрым молодцам урок.

ПРИЛОЖЕНИЕ
Из статьи Анны Ахматовой «ПОСЛЕДНЯЯ СКАЗКА ПУШКИНА,»
«Сказка о Золотом Петушке» сравнительно мало привлекала внимание исследователей. В историко-литературных статьях и комментариях мы находим очень скупые и неточные сведения о последней сказке Пушкина (1834 г.)
Отсутствие фабулы «Сказки о Золотом Петушке» в русском и иностранном фольклорах привело к мысли, что эта сказка имеет литературный источник.
Мне удалось найти источник «Сказки о Золотом Петушке». Это «Легенда об арабском звездочете» Вашингтона Ирвинга из книги «Альгамбра».
Книга Вашингтона Ирвинга «The Alhambra» вышла в 1832 году в Париже.
В числе семи книг Ирвинга в библиотеке Пушкина находится и французское двухтомное издание «Альгамбрских сказок».
Сюжет пародийной «Легенды об арабском звездочете» чрезвычайно сложен, с чудесными происшествиями и со всеми аксессуарами псевдоарабской фантастики, которую сам Ирвинг характеризует как «Гарун-аль-Рашидовский стиль».
Легенда довольно длинна, и поэтому я ограничусь здесь самым кратким пересказом.
На старого мавританского короля Абен-Габуза нападают враги. Арабский звездочет Ибрагим, ставший советником короля, рассказывает ему о талисмане, предупреждающем о нападении врагов (петух и баран из меди), и сооружает другой талисман с тем же назначением (медного всадника).
Враги Абен-Габуза уничтожены.
Талисман снова начинает действовать.
Разведчики находят в горах готскую принцессу.
Король влюбляется в принцессу.
Звездочет требует девицу в награду за все оказанные королю услуги.
Король, давший слово наградить звездочета, отказывается.
Происходит ссора звездочета с королем.
Звездочет и принцесса проваливаются в подземное жилище звездочета.
Талисман перестает действовать и превращается в простой флюгер.
Враги снова нападают на «отставного завоевателя» Абен-Габуза.
Знакомство Пушкина с «Альгамбрскими сказками» Ирвинга можно датировать 1833 годом.
К этому времени относится черновой набросок «Царь увидел пред собой…» Первые десять строчек этого наброска, до сих пор не поддававшегося никакому комментарию, представляют собой, как нами установлено, стиховой «пересказ» куска «Легенды об арабском звездочете», не использованного Пушкиным в «Сказке о Золотом Петушке».
Насколько близка фабула «простонародной» сказки Пушкина к легенде Ирвинга, становится ясно при параллельном сличении.
Сходство ситуаций полное. «Биографии» царя Дадона и короля Абен-Габуза совпадают.
У Ирвинга о талисмане в виде медного петуха звездочет только рассказывает королю (сооружает же он медного всадника).
Принято считать, что в пушкинской сказке петух — «живой».
Однако стих «Вдруг раздался легкий звон» (полет золотого петушка) как будто противоречит этому.
У Ирвинга волшебные талисманы не разговаривают. У Пушкина золотой петушок иронизирует над царем.
Диалог царя с воеводой дан в плане гротеска. В сказке Ирвинга, несмотря на общий иронический тон повествования, аналогичный эпизод не имеет подобной окраски.
Дальше у Пушкина следует вставной эпизод с царскими сыновьями, отсутствующий в легенде Ирвинга.
У Ирвинга воины короля отправляются в горы — место, указанное талисманом, где они не встречают ни одного неприятеля, но находят готскую принцессу. Они приводят ее к Абен-Габузу.
У Пушкина ситуация гораздо сложнее, чем у Ирвинга. Царь влюбляется в Шамаханскую царицу над трупами своих сыновей. Последнее и самое значительное совпадение мы видим в сцене расплаты.
У Пушкина отказ звездочета от царских милостей и требование Шамаханской царицы ничем не мотивированы. В легенде Ирвинга звездочет — женолюб, и он отказывается от наград, предлагаемых королем, потому что владеет волшебной книгой царя Соломона.
Развязка «Сказки о Золотом Петушке» существенно отличается от источника. Когда Абен-Габуз не исполняет обещания, волшебный флюгер (медный всадник) только перестает предупреждать его о приближении опасности. В пушкинской же сказке талисман (золотой петушок) является орудием казни царя-клятвопреступника и убийцей.
Пушкин как бы сплющил фабулу, заимствованную у Ирвинга, — некоторые звенья выпали, и отсюда — фабульные невязки, та «неясность» сюжета, которая отмечена исследователями.
В отличие от других простонародных сказок Пушкина, в «Сказке о Золотом Петушке» отсутствует традиционный сказочный герой, отсутствуют чудеса и превращения.
Очевидно, что в легенде Ирвинга Пушкина привлек не «Гарун-аль-Рашидовский стиль».
Все мотивировки изменены в сторону приближения к «натуралистичности».
Так, например, если у Ирвинга Абен-Габуз засыпает под звуки волшебной лиры, у Пушкина Дадон спит от лени. Междоусобие в горах в легенде мотивируется действием талисмана, в «Сказке о Золотом Петушке» — причиной естественного характера: ревностью и т.д.
У Пушкина все персонажи снижены.
Дадон, как и Абен-Габуз, отставной завоеватель, но «миролюбивый» король мавров кровожаден, а царь — ленивый самодур. В юношеской поэме Пушкина «Бова» Дадон — имя царя-«тирана», которого Пушкин сравнивает с Наполеоном.
В сказке Ирвинга главные персонажи, король и звездочет, — пародийны, Пушкин же иронизирует только над царем, образ которого совершенно гротескный.
«Сказка о Золотом Петушке», включенная самим Пушкиным в цикл его «простонародных сказок» (и обычно рассматриваемая в ряду других пушкинских сказок), носит на себе яркий отпечаток «простонародности».
Сличение черновика и белового автографа «Сказки о Золотом Петушке» показывает, как Пушкин в процессе работы снижал лексику, приближая ее к просторечию. Приведем несколько примеров.
Царь к окошку — что ж на спице (черн.)
Царь к окошку — ан на спице (оконч. ред.).
Вспыхнул царь. — Так же нет!
Плюнул царь: Так лих же, нет!
Жанром простонародной сказки мотивирован ввод элементов фольклора: «побитая рать, побоище», «Сорочинская шапка», «белый шатер», эпитет «Шамаханский» и др.
Из фольклора заимствован и традиционный зачин:
Негде, в тридевятом царстве…
Бутафория народной сказки служит здесь для маскировки политического
смысла.
Ссора звездочета с царем имеет автобиографические черты.
Положение, в котором оказался Пушкин в 1834 году, можно охарактеризовать следующей строкой из «Родословной моего героя»:
К этому времени окончательно выяснилось, что первая царская милость-освобождение от цензуры, на деле привела к двойной цензуре — царской и общей.
Другим проявлением царской милости было дарование Пушкину звания камер-юнкера двора его величества (31 декабря 1833 г.). Можно считать установленным, что своего камер-юнкерства Пушкин не простил царю до самой смерти.
«Сказка о Золотом Петушке», встреченная молчанием критики, впервые была напечатана в апрельской книжке «Библиотеки для Чтения» 1835 года.
Пушкину не удалось избегнуть подозрения цензуры.
Цензор Никитинко не пропустил три строки.
Царствуй, лежа на боку Сказка ложь, да в ней намек.
Добрым молодцам урок.
Однако столновение с цензурой не было для Пушкина неожиданным.
Беловая рукопись носит следы предварительной «авторской» цензуры.
Изменена одна строка и в эпизоде ссоры звездочета с царем.
Царь в ответ на требование звездочета говорит:
И зачем тебе девица?
Полно, сводник, что ли. я?
Эту строку нельзя было представить ни в какую цензуру.
Окончательная редакция:
Полно, знаешь ли, кто я?
Наконец, в строке, которая представляет собой как бы ключ ко второму смысловому плану «простонародной» сказки:
Но с царями плохо вздорить —
слишком явный выпад заменен полунамеком:
Но с иным накладно вздорить.
Эпизод с царскими сыновьями, вставленный Пушкиным в фабулу, позаимствованную у Ирвинга, разбивает «Сказку о Золотом Петушке»
на три части. Первая часть — с начала до строки «Шум утих, и царь забылся». Вторая часть — до строки «Пировал у ней Дадон», третья — от «Наконец и в путь обратной» и до конца.
Мы уже видели, что смысловая двупланность сказки о ссоре царя с звездочетом может быть раскрыта только на фоне событий 1834 года.
Но первая часть сказки заставляет предполагать и другое.
Дело в том, что в облике царя подчеркнуты лень, бездеятельность, «желание охранять свои лавры»… Далее черты эти совсем исчезают.
Пушкин никогда не считал Николая I ленивым и бездеятельным.
Но черты эти он всегда приписывал Александру I.
Биография «отставного завоевателя» Дадона вполне подходит к этому образу. Известно, что мистически настроенный Александр общался с масонами, а также прорицателями и ясновидцами и в конце жизни мечтал о том, чтобы удалиться на покой.
Смешение характерных черт двух царствований несомненно имело целью затруднить раскрытие политического смысла «Сказки о Золотом Петушке». Никто не стал бы искать в Дадоне — стареющем царе, «отставном завоевателе» — подчеркнуто бодрого и еще далеко не старого Николая 1.
Возможно предположить, что последняя сказка Пушкина написана не сразу. Пушкин неоднократно оставлял свои сказки незаконченными или несколько раз возвращался к одному сюжету. Часть «Сказки о Золотом Петушке» с начала до строки «Год, другой проходит мирно» могла бьггь написана до 1834 года, и в замысел ее могла войти сатира на Александра I.
В черновиках звездочет все время называется шамаханским скопцом и шамаханским мудрецом. Шамаха в 1820 году была присоединена к России.
Поэтому месть шамаханского скопца царю-завоевателю, возможно, ассоциативными нитями связана с этим событием.
В 1834 году схема заполнилась «автобиографическим материалом».
Итак, в образе Дадона могли отразиться два царя, из которых один Пушкина «не жаловал», а другой — «под старость лет упек в камерпажи».