Книга: «Сказки русских писателей»

Ворона. Владимир Даль
Жила-была ворона, и жила она не одна, а с няньками, мамками, с малыми детками, с ближними и дальними соседками. Прилетели птицы из заморья, большие и малые, гуси и лебеди, пташки и пичужки, свили гнёзда в горах, в долах, в лесах, в лугах и нанесли яичек.
Подметила это ворона и ну перелётных птиц обижать, у них яички таскать!
Летел сыч и увидал, что ворона больших и малых птиц обижает, яички таскает.
— Постой, — говорит он, — негодная ворона, найдём на тебя суд и расправу!
И полетел он далеко, в каменные горы, к сизому орлу. Прилетел и просит:
— Батюшка сизой орёл, дай нам свой праведный суд на обидчицу-ворону! От неё житья нет ни малым, ни большим птицам: наши гнёзда разоряет, детёнышей крадёт, яйца таскает да ими своих воронят питает!
Покачал сизой орёл головой и послал за вороною лёгкого, меньшого своего посла — воробья. Воробей вспорхнул и полетел за вороной.
Она было ну отговариваться, а на неё поднялась вся птичья сила, все пичуги, и ну пищать, клевать, к орлу на суд гнать.
Нечего делать — каркнула и полетела, а все птицы взвились и следом за ней понеслись.
Вот и прилетели они к Орлову жилью и обсели его, а ворона стоит посереди да обдёргивается перед орлом, охорашивается.
И стал орёл ворону допрашивать:
— Про тебя, ворона, сказывают, что ты на чужое добро рот разеваешь, у больших и малых птиц детёнышей да яйца таскаешь!
— Напраслина, батюшка сизой орёл, напраслина, я только одни скорлупки подбираю!
— Ещё про тебя жалоба до меня доходит, что как выйдет мужичок пашню засевать, так ты подымаешься со всем своим вороньём и ну семена клевать!
— Напраслина, батюшка сизой орёл, напраслина! Я с подружками, с малыми детками, с чадами, домочадцами только червяков из свежей пашни таскаю!

Ёж и заяц. Лев Толстой
Повстречал заяц ежа и говорит:
-Всем бы ты хорош, ёж, только ноги у тебя кривые, заплетаются.
Еж рассердился и говорит:
-Ты что ж смеёшься; мои кривые ноги скорее твоих прямых бегают. Вот дай только схожу домой, а потом давай побежим наперегонку!
Ёж пошёл домой и говорит жене:
— Я с зайцем поспорил; хотим бежать на-перегонку!
Ежова жена и говорит:
-Ты, видно, с ума сошёл! Где тебе с зайцем бежать? У него ноги быстрые, а у тебя кривые и тупые.
А ёж говорит:
— У него ноги быстрые, а у меня ум быстрый. Только ты делай, что я велю. Пойдём в поле.
Вот пришли они на вспаханное поле к зайцу; ёж и говорит жене:
— Спрячься ты на этом конце борозды, а мы с зайцем побежим с другого конца; как он разбежится, я вернусь назад; а как прибежит к твоему концу, ты выходи и скажи: “А я уже давно жду”. Он тебя от меня не узнает — подумает, что это я.
Ежова жена спряталась в борозде, а ёж сi зайцем побежали с другого конца.
Как заяц разбежался, ёж вернулся назад и спрятался в борозду. Заяц прискакал на другой конец борозды: глядь! — а ежова жена уже там сидит. Она увидала зайца и говорит:
-А я уже давно жду!
Заяц не узнал ежову жену от ежа и думает: “Что за чудо! Как это он меня обогнал?”
-Ну, — говорит, — давай ещё раз побежим!
-Давай!
Заяц пустился назад, прибежал на другой конец: глядь! -а ёж уже там, да и говорит:
-Э, брат, ты только теперь, а я уже давно тут.
“Что за чудо! — думает заяц. — Уж как я шибко скакал, а всё он обогнал меня”.
Ну, так побежим ещё раз, теперь уж не обгонишь.
— Побежим!
Поскакал заяц что было духу: глядь! — ёж впереди сидит и дожидается.
И так заяц до тех пор скакал из конца в конец, что из сил выбился.
Заяц покорился и сказал, что вперёд никогда не будет спорить.
Воробьишко. Максим Горький
У воробьёв совсем так же, как у людей: взрослые воробьи и воробьихи — пичужки скучные и обо всём говорят, как в книжках написано, а молодёжь — живёт своим умом.
Жил-был желторотый воробей, звали его Пудик, а жил он над окошком бани, за верхним наличником, в тёплом гнезде из пакли, моховинок и других мягких материалов. Летать он ещё не пробовал, но уже крыльями махал и всё выглядывал из гнезда: хотелось поскорее узнать — что такое божий мир и годится ли он для него?
-Что, что? — спрашивала его воробьиха-мама.
Он потряхивал крыльями и, глядя на землю, чирикал:
—Чересчур черна, чересчур!
Прилетел папаша, приносил букашек Пудику и хвастался:
-Чив ли я?
Мама-воробьиха одобряла его:
— Чив,чив!
А Пудик глотал букашек и думал:
“Чем чванятся — червяка с ножками дали — чудо!”
И всё высовывался из гнезда, всё разглядывал.
-Чадо, чадо, — беспокоилась мать, — смотри, чебурахнешься!
-Чем, чем? — спрашивал Пудик.
-Да не чем, а упадёшь на землю, кошка — чик! и слопает! -объяснял отец, улетая на охоту.
Так всё и шло, а крылья расти не торопились.
Подул однажды ветер — Пудик спрашивает:
-Что, что?
-Ветер дунет на тебя — чирк! — и бросит на землю кошке! -объяснила мать.
Это не понравилось Пудику, он и сказал:
А зачем деревья качаются? Пусть перестанут, тогда ветра будет…
Пробовала мать объяснить ему, что это не так, но он не поверил — он любил объяснять всё по-своему.
Идёт мимо бани мужик, махает руками.
— Чисто крылья ему оборвала кошка, — сказал Пудик, -одни косточки остались!
— Это человек, они все бескрылые! — сказала воробьиха.
— Почему?
— У них такой чин, чтобы жить без крыльев, они всегда на | ногах прыгают, чу?
— Зачем?
— Будь-ка у них крылья, так они бы и ловили нас, как мы с папой мошек…
-Чушь! — сказал Пудик. — Чушь, чепуха! Все должны иметь
крылья. Чать, на земле хуже, чем в воздухе!.. Когда я вырасту большой, я сделаю, чтобы все летали.
Пудик не верил маме; он ещё не знал, что, если маме не верить, это плохо кончится.
Он сидел на самом краю гнезда и во всё горло распевал стихи собственного сочинения:
— Эх, бескрылый человек,
У тебя две ножки,
Хоть и очень ты велик,
Едят тебя мошки!
А я маленький совсем,
Зато сам я мошек ем.
Пел, пел да и вывалился из гнезда, а воробьиха за ним, а кошка — рыжая, зелёные глаза — тут как тут.
Испугался Пудик, растопырил крылья, качается на сереньких ногах и чирикает:
— Честь имею, имею честь…
А воробьиха отталкивает его в сторону, перья у неё дыбом встали — страшная, храбрая, клюв раскрыла, — в глаз кошке целит.
-Прочь, прочь! Лети, Пудик, лети на окно, лети…
Страх приподнял с земли воробьишку, он подпрыгнул, замахал крыльями — раз, раз и — на окне!
Тут и мама подлетела — без хвоста, но в большой радости, села рядом с ним, клюнула его в затылок и говорит:
-Что, что?
-Ну что ж! — сказал Пудик. — Всему сразу не научишься!
А кошка сидит на земле, счищая с лапы воробьихины перья, смотрит на них — рыжая, зелёные глаза — и сожалительно мяукает:
— Мяа-аконький такой воробушек, словно мыышка… мя-увы…
И всё кончилось благополучно, если забыть о том, что мама осталась без хвоста…
Что ни страница, — то слон, то львица. Владимир Маяковский
Открывай страницу-дверь -в книжке
самый разный зверь. Льва показываю я, посмотрите нате -он теперь не царь зверья, просто председатель.
Этот зверь зовётся лама, Лама-дочь
и лама-мама.
Маленький пеликан и пеликан-великан.
Это — зебра.
Ну и цаца! Полосатее матраца.
К-ак живые, в нашей книжке слон,
слониха
и слонишки.
Двух- и трёхэтажный рост, с блюдо уха оба, впереди на морде хвост под названьем “хобот”.
Сколько им еды, питья, сколько платья снашивать! Даже ихнее дитя ростом с папу нашего.
Всех прошу посторониться, разевай пошире рот, -для таких мала страница, дали целый разворот.
Крокодил. Гроза детей. Лучше не гневите. Только он сидит в воде и пока не виден.
Вот верблюд, а на верблюде возят кладь
и ездят люди.
Он живёт среди пустынь, ест невкусные кусты, он в работе круглый год -он, верблюд, рабочий скот.
Кенгуру.
Смешная очень. Руки вдвое короче. Но за это у ней ноги вдвое длинней.
Жираф-длинношейка -ему никак для шеи не выбрать воротника. Жирафке лучше: жирафу-мать есть жирафёнку за что обнимать.
Обезьян.
Смешнее нет. Что сидеть, как статуя?! Человеческий портрет, даром что хвостатая. Зверю холодно зимой. Зверик из Америки. Видел всех.
Пора домой. До свиданья, зверики!
Генерал Топтыгин. Николай Некрасов

Дело под вечер, зимой,
И морозец знатный.
По дороге столбовой Едет парень молодой, Ямщичок обратный;
Не спешит, трусит слегка; Лошади не слабы,
Да дорога не гладка -Рытвины, ухабы.
Нагоняет ямщичок Вожака с медведем:
“Посади нас, паренёк,
Веселей доедем!”
-Что ты? С мишкой? — «Ничего! Он у нас смиренный,
Лишний шкалик за него Поднесу, почтенный!»
-Ну, садитесь! — Посадил Бородач медведя,
Сел и сам, — и потрусил Полегоньку Федя…
Видит Трифон кабачок, Приглашает Федю.
“Погоди ты нас часок!” -Говорит медведю.
И пошли. Медведь смирён, Видно, стар годами,
Только лапу лижет он Да звенит цепями…
Час проходит; нет ребят, То-то выпьют лихо!
Но привычные стоят Лошадёнки тихо.
Свечерело. Дрожь в конях, Стужа злее на ночь; Заворочался в санях Михайло Иваныч,
Кони дёрнули; стряслась Тут беда большая -Рявкнул мишка! — Понеслась Тройка как шальная!
Колокольчик услыхал, Выбежал Федюха,
Да напрасно — не догнал Экая поруха!
Быстро, бешено неслась Тройка — и не диво:
На ухабе всякий раз Зверь рычал ретиво;
Только стон кругом стоял: “Очищай дорогу!
Сам Топтыгин генерал Едет на берлогу!”
Вздрогнет встречный мужичок, Жутко станет бабе,
Как мохнатый седочок Рявкнет на ухабе.
А коням подавно страх —
Не передохнули!
Вёрст пятнадцать на весь мах Бедные отдули!
Прямо к станции летит Тройка удалая. Проезжающий сидит, Головой мотая;
Ладит вывернуть кольцо. Вот и стала тройка;
Сам смотритель на крыльцо Выбегает бойко.
Видит, ноги в сапогах И медвежья шуба,
Не заметил впопыхах,
Что с железом губа,
Не подумал: где ямщик
От коней гуляет?
Видит — барин материк. “Генерал”, — смекает. Поспешил фуражку снять: “Здравия желаю!
Что угодно приказать, Водки или чаю?..”
Хочет барину помочь Юркий старичишка;
Тут во всю медвежью мочь Заревел наш мишка!
И смотритель отскочил: “Господи, помилуй!
Сорок лет я прослужил Верой, правдой, силой; Много видел на тракту Генералов строгих,
Нет ребра, зубов во рту Не хватает многих,
А такого не видал,
Господи Исусе!
Небывалый генерал,
Видно, в новом вкусе!..”
Прибежали ямщики, Подивились тоже;
Видят — дело не с руки, Что-то тут негоже! Собрался честной народ, Всё село в тревоге: “Генерал в санях ревёт, Как медведь в берлоге!” Трус бежит, а кто смелей, Те — потехе ради Жмутся около саней;
А смотритель сзади. Струсил, издали кричит “В избу не хотите ль?”
Мишка вновь как зарычит…
Убежал смотритель!
Оробел и убежал И со всею свитой…
Два часа в санях лежал Генерал сердитый. Прибежали той порой Ямщик и вожатый;
Вразумил народ честной Трифон бородатый И Топтыгина прогнал Из саней дубиной…
А смотритель обругал Ямщика скотиной…
Дедушка Мазай и зайцы. Николай Некрасов

Старый Мазай разболтался в сарае:
«В нашем болотистом, низменном крае Впятеро больше бы дичи велось,
Кабы сетями её не ловили,
Кабы силками её не давили;
Зайцы вот тоже, — их жалко до слёз! Только весенние воды нахлынут,
И без того они сотнями гинут, -Нет! Ещё мало! Бегут мужики,
Ловят, и топят, и бьют их баграми!
Где у них совесть?.. Я раз за дровами В лодке поехал — их много с реки К нам в половодье весной нагоняет.
Еду, ловлю их. Вода прибывает.
Вижу один островок небольшой -Зайцы на нём собралися гурьбой.
С каждой минутой вода подбиралась К бедным зверькам; уж под ними осталось
Меньше аршина земли в ширину Меньше сажени в длину.
Тут я подъехал: лопочут ушами,
Сами ни с места; я взял одного,
Прочим скомандовал: прыгайте сами! Прыгнули зайцы мои, — ничего!
Только уселась команда косая,
Весь островочек пропал под водой. «То-то! — сказал я. — Не спорьте со мной! Слушайте, зайчики, деда Мазая!»
Этак гуторя, плывём в тишине.
Столбик не столбик, зайчишка на пне, Лапки скрестивши, стоит, горемыка, Взял и его — тягота невелика!
Только что начал работать веслом, Глядь, у куста копошится зайчиха -Еле жива, а толста, как купчиха!
Я её, дуру, накрыл зипуном -Сильно дрожала… Не рано уж было. Мимо бревно суковатое плыло.
Сидя и стоя, и лёжа пластом,
Зайцев с десяток спасалось на нём. «Взял бы я вас — да потопите лодку!» Жаль их, однако, да жаль и находку -Я зацепился багром за сучок И за собою бревно поволок…
Было потехи у баб, ребятишек,
Как прокатил я деревней зайчишек: «Глянь-ко: что делает старый Мазай!» Ладно! Любуйся, а нам не мешай!
Мы за деревней в реке очутились.
Тут мои зайчики точно сбесились.
Смотрят, на задние лапы встают,
Лодку качают, грести не дают:
Берег завидели плуты косые,
Озимь и рощу, и кусты густые!..
К берегу плотно бревно я пригнал,
Лодку причалил — и « С Богом!» — сказал…
И во весь дух пошли зайчишки.
А я им: «У-х!
Живей, зверишки!
Смотри, косой,
Теперь спасайся,
А чур, зимой Не попадайся!
Прицелюсь — бух!
И ляжешь… У-у-у-х…» Мигом команда моя разбежалась, Только на лодке две пары осталось -Сильно измокли, ослабли; в мешок Я их поклал — и домой приволок.
За ночь больные мои отогрелись, Высохли, выспались, плотно наелись; Вынес я их на лужок; из мешка Вытряхнул, ухнул — и дали стречка!
Я проводил их всё тем же советом: «Не попадайтесь, зимой!»
Я их не бью ни весною, ни летом, Шкура плохая — линяет косой…»
Песня солнечного луча. Саша Чёрный

СКРУТ
“Кто живёт под потолком?”
— Гном.
“У него есть борода?”
-Да.
“И манишка, и жилет?”
— Нет…
“Как встаёт он по утрам?”
— Сам.
“Кто с ним утром кофе пьёт?”
— Кот.
“И давно он там живёт?”
-Год.
“Кто с ним бегает вдоль крыш?”
-Мышь.
“Ну, а как его зовут?”
-Скрут.
“Он капризничает, да?”
-Ни-ког-да!..
Песня солнечного луча
Луч вбил в ставню через щёлку Золотистую иголку
И запрыгал на полу.
— Эй, проснись, лентяй-мальчишка… Встали утки, встала мышка,
Кошка моется в углу.
Спит! Храпуша…Нос распухнет… Самовар ворчит на кухне.
Ждёт парное молоко.
Золотится лес и крыша.
Мчится в лес телёнок Миша, Хвост задравши высоко.
Встань-вставай… Вода в кадушке Холодней брюшка лягушки, -Брызни горсточкой в глаза.
День сияет, сад сверкает,
Перед дверью Жучка лает, -Ну, вставай же, егоза!

Кто?

Ну-ка, дети! —
Кто храбрее всех на свете?
Так и знал — в ответ все хором нараспев: Лев!
Лев? Ха-ха… Легко быть храбрым,
Если лапы шире швабры.
Нет, ни лев, ни слон… Храбрее
всех, малыш, —
Мышь!
Сам вчера я видел чудо,
Как мышонок влез на блюдо И у носа спящей кошки Не спеша поел все крошки. Что?
ПРИСТАВАЛ КА
-Отчего у мамочки На щеках две ямочки?
-Отчего у кошки Вместо ручек ножки?
-Отчего шоколадки Не растут на кроватке?
-Отчего у няни Волосы в сметане?
-Отчего у птичек Нет рукавичек?
-Отчего лягушки Спят без подушки?
“Оттого, что у моего сыночка Рот без замочка”.
Лягушка-путешественница. Всеволод Гаршин
Жила-была на свете лягушка-квакушка. Обитала она на болоте, ловила комаров да мошку, а весною громко квакала вместе со своими подругами. И весь век она прожила бы так, -конечно, в том случае, если бы не съел её аист. Но случилось одно происшествие.
Однажды она сидела на кувшинке и наслаждалась тёплым мелким дождиком. «Ах, какая сегодня прекрасная мокрая погода! — подумала она. — Какое это наслаждение — жить на свете!»
Вдруг в воздухе раздался тонкий, свистящий, прерывистый звук. Это была стая уток. Описав огромный полукруг, утки спустились и сели как раз в то самое болото, где жила лягушка.
-Кря, кря! — сказала одна из них. — Лететь ещё далеко: надо покушать.
-Кря, кря! — сказала другая утка. — Уже холодно становится. Скорей на юг! — И все утки стали громко крякать в знак одобрения.
— Госпожи утки, возьмите меня с собой! — сказала лягушка.
-Как мы тебя возьмём? У тебя ведь нет крыльев! -воскликнула утка.
— Пусть две из вас возьмут в свои клювы прутик, а я вцеплюсь за него посередине. Нужно только, чтобы вы не крякали, а я не квакала, и всё будет превосходно.
Нашли хороший, прочный прутик, две утки взяли его в клювы, лягушка прицепилась ртом за середину, и всё стадо поднялось на воздух.
У лягушки захватило дух от страшной высоты; в воздухе она болталась, как бумажный паяц, и изо всей мочи стискивала свои челюсти, чтобы не оторваться и не шлёпнуться на землю.
— Нельзя ли нам лететь не так высоко? У меня от высоты кружится голова, — попросила лягушка на следующем отдыхе.
И утки полетели так низко, что можно было услышать голоса:
— Смотрите, смотрите! — кричали дети. — Утки лягушку несут! Вот чудо-то!
«Знают ли они, что это придумала я, а не утки?» -подумала квакушка.
Тут она не выдержала и изо всей мочи закричала:
-Это я! Я!

И с этим криком она упала вверх тормашками на землю и бултыхнулась в грязный пруд на краю деревни. Позже местным лягушкам она рассказала чудную историю о том, как она изобрела новый, необыкновенный способ путешествия на утках.
— Я пробуду у вас до весны, пока не вернутся мои утки, сказала она.
Но утки никогда не вернулись. Они думали, что квакушка разбилась о землю, и очень жалели её.
Лесные хоромы. Михаил Михайлов
Шёл лесом прохожий да обронил кузовок. Обронил и нехва-тился, и остался кузовок у дороги.
Летела муха, увидела, думает: “Дай загляну, нет ли чего съестного”. А в крышке как раз такая дырка, что большой мухе пролезть.
Влезла она, съестного не нашла: кузовок пустой, только на дне хлебных крошек немножко осталось. “Зато хоромы хороши! -подумала муха. — Стану в них жить. Здесь меня ни птица не склюёт, ни дождик не замочит”.
И стала тут муха жить. Живёт день, живёт другой. И вылетать не надо: крошек ещё всех не переела.
Прилетел комар, сел у дырки и спрашивает:
-Кто в хоромах? Кто в высоких?
-Я, муха-громотуха, а ты кто?
-А я комар-пискун. Пусти в гости!
-Что в гости! Пожалуй, хоть живи тут.
Не успел комар пробраться в кузов, а уж у дверей оса сидит:
-Кто в хоромах? Кто в высоких?
Те отвечают:
-Двое нас: муха-громотуха да комар-пискун, а ты кто?
-А я оса-пеструха. Будет мне место?
-Место-то будет, да как в дверь пройдёшь?
-Мне только крылышки сложить: а я не толста, везде пройду.
-Ну, добро пожаловать!
Она — в кузов, а у двери уж опять спрашивают: — Кто в хоромах? Кто в высоких? — Муха-громотуха да комар-пискун, да оса-пеструха,
а ты кто?
-А я слепень-жигун.
— Зачем?
-Да к вам побывать. — Милости просим! Да пролезешь ли?
— Как не пролезть! Только немножко бока подтяну.
Пролез и слепень в кузовок.
Пошли у них разговоры.
Муха говорит:
— Я муха не простая, я большая. Порода наша важная, ведёт род исстари. Везде нам вход открытый. В любой дворец прилетай — обед готов. Чего только я не ела! Где только я не была! Не знаю, есть ли кто знатнее меня!
— Кажется, и мы не из простых! — говорит оса. — Уж не передо мною бы хвастаться! Я всем взяла: и красотой, и голо-
сом, и нарядиться, и спеть мастерица. Все цветы меня в гости зовут, поят-кормят. Не знаю, есть ли кто на свете наряднее да голосистее! Посмотрела бы я!
— А меня не пережужжишь, — сказал слепень.
— Да у тебя приятности в голосе нет. У меня голос тонкий, -говорит оса.
-А у меня и тоньше, и звонче! — пискнул комар.
И пошли они перекоряться.
Только слышат, опять кто-то у дверки возится.
-Кто там? — спрашивают.
Никто не отзывается.
-Кто у терема? Кто у высокого?
Опять ответа нет.
-Кто нас тут беспокоит? Мы здесь не сброд какой-нибудь, а муха-громотуха да комар-пискун, да оса-пеструха, да слепень-жигу н.
Сверху не отвечают.
-Надо бы взлететь да посмотреть! — крикнули все в один голос.
-Я первая не полечу, я всех знатнее, — говорит муха.
-Я первый не полечу, я всех голосистее, — говорит комар.
-Я первая не полечу, я всех наряднее, — говорит оса.
-Я первый не полечу, я всех сильнее, — говорит слепень.
И пошёл у них спор: никто лететь смотреть не хочет.
Вдруг в хоромах стало будто темнее.
-Что это за невежа нам свет заслоняет? — крикнули все.
-Да ведь это, никак, паук свою сеть заплёл, — сказал комар.
— Ах, и в самом деле! — загудели все. — Как нам быть? Что делать? Надо поскорее выбираться! Покамест ещё сеть не крепка,, прорвёмся.
-Мне первой, — кричит муха, — я всех знатнее!
-Мне первой, — жужжит оса, — я всех наряднее!
-Мне первому, — пищит комар, — я всех голосистее!
-Мне первому, — гудит слепень, — я всех сильнее!
И пошёл у них опять спор. Чуть до драки не доходило. Покуда они спорили и вздорили, паук плёл да плёл свою паутину. А как согласились, кому за кем лететь, все в ней и засели.

Айога. Дмитрий Нагишкин

В роду Самаров жил один нанаец — Ла.
Была у него дочка Айога. Красивая девочка.
Все её очень любили. И сказал кто-то, что красивее Айоги ни в этом, ни в каком другом стойбище никого нет.
Айога загордилась. Стала рассматривать своё лицо. И понравилась сама себе. Смотрит — не может оторваться. Глядит — не наглядится. То в медный таз начищенный смотрится, то на своё отражение в воде любуется.
Совсем стала Айога ленивая.
Всё любуется собой.
Вот однажды говорит ей мать:
-Пойди, принеси воды, Айога!
Дочка отвечает:
— Я в воду упаду.
— А ты за куст держись, — говорит ей мать.
-Куст оборвётся! — отвечает Айога.
-А ты за крепкий куст возьмись.
-Руки поцарапаю…
Мать говорит ей тогда:
-Рукавицы надень.
-Изорвутся, — говорит Айога. А сама всё в медный таз смотрится, какая она красивая.
-Так зашей рукавицы иголкой.
-Иголка сломается!
-Возьми толстую иголку, — говорит отец.
-Палец уколю! — отвечает дочка.
-Напёрсток надень из крепкой кожи-ровдуги.
-Напёрсток прорвётся!
Тут соседская девочка говорит матери Айоги:
-Я схожу за водой, мать.
Пошла и принесла воды.
Замесила мать тесто. Сделала лепёшки. На раскалённом очаге испекла.
Увидела Айога лепёшки, кричит:
-Дай мне лепёшку, мать!
-Горячая она. Руки обожжёшь, — отвечает мать.
-Я рукавицы надену, — говорит Айога.
-Рукавицы мокрые.
-Я их на солнце высушу.
-Покоробятся они, — отвечает мать.
-Я их мялкой разомну.
— Руки заболят, — отвечает мать. — Зачем тебе трудиться, красоту свою портить? Лучше я лепёшку той девочке отдам, которая рук своих не жалеет.
Взяла мать лепёшку и отдала соседской девочке.
Рассердилась Айога. Пошла за дверь, на реку. Смотрит на своё отражение в воде. А соседская девочка жуёт лепёшку. Стала Айога на девочку оглядываться. Шея у неё вытянулась — длинная стала.
Говорит девочка Айоге:
— Возьми лепёшку. Мне не жалко!
Совсем разозлилась Айога. Зашипела. Замахала руками, пальцы растопырила, побелела вся от злости — так замахала, что руки у неё в крылья превратились.
-Не надо мне ничего-го-го! — кричит.
Не удержалась на берегу, бултыхнулась Айога в воду и превратилась в гуся.
Плавает и кричит:
-Ах, какая я красивая! Го-го-го! Ах, какая я красивая!.. Плавала, плавала, пока по-нанайски говорить не разучилась.
Все слова забыла.
Только имя своё не забыла, чтобы с кем-нибудь её, красавицу, не спутали, и кричит, чуть людей завидит:
-Ай-ога-га-га! Ай-ога-га-га!
Как журавль лису перехитрил. Михаил Михайлов
Выкопал мужик яму в лесу, прикрыл её хворостом — не попадёт ли какой зверь в неё.
Бежала по лесу лиса. Загляделась по верхам — бух в яму!
Летел журавль. Спустился корму поискать — завязли ноги в хворосте. Стал выбираться — бух в яму!
И лисе горе, и журавлю горе. Не знают, что делать, как из ямы выбраться.
Лиса из угла в угол мечется — пыль по яме столбом.
А журавль одну ногу поджал — и не с места, и всё перед собой землю клюёт, всё перед собой землю клюёт. Думают оба, как беде помочь.
Лиса побегает, побегает, да и скажет:
-У меня тысяча, тысяча, тысяча думушек.
А журавль землю поклюёт, поклюёт, да и скажет:
-А у меня одна дума!
И опять примутся: лиса — бегать, а журавль — клевать. “Экой, — думает лиса, — глупый этот журавль! Что он всё землю клюёт? Того и не знает, что земля толстая и насквозь её не проклюнешь”.
А сама всё кружит по яме да говорит:
-У меня тысяча, тысяча, тысяча думушек!
А журавль всё перед собой клюёт да говорит:
-А у меня одна дума!
Пошёл мужик посмотреть, не попался ли кто в яму.
Как заслышала лиса, что идут, принялась ещё пуще из угла в угол метаться и всё только и говорит:
— У меня тысяча, тысяча, тысяча думушек!
А журавль совсем смолк и клевать перестал.
Глядит лиса: свалился он, ножки протянул и не дышит. Умер с перепугу, сердечный!
Приподнял мужик хворост. Видит: попались в яму лиса да журавль, лиса юлит по яме, а журавль лежит, не шелохнется!
— Ах, ты, — говорит мужик, — подлая лисица! Заела ты у меня этакую птицу!
Вытащил журавля за ноги из ямы.
Пощупал его — совсем ещё тёплый журавль. Ещё пуще стал лису бранить.
А лиса-то бегает по яме, не знает, за какую думушку ей ухватиться: тысяча, тысяча, тысяча думушек!
-Погоди ж ты! — говорит мужик. — Я тебе намну бока за журавля!
Положил птицу подле ямы — да к лисе.
Только что отвернулся, — а журавль как расправит крылья да как закричит:
-У меня одна дума была!
Только его и видели.
А лиса со своей тысячью, тысячью, тысячью думушек попала на воротник к шубе.
Стрекоза и муравей. Иван крылов
Попрыгунья Стрекоза Лето красное пропела; Оглянуться не успела, Как зима катит в глаза.
Помертвело чисто поле;
Нет уж дней тех светлых боле, Как под каждым ей листком Был готов и стол, и дом.
Всё прошло: с зимой холодной Нужда, голод настаёт; Стрекоза уж не поёт:
И кому же в ум пойдёт На желудок петь голодный!
Злой тоской удручена,
К Муравью ползёт она:
«Не оставь меня, кум милый! Дай ты мне собраться с силой И до вешних только дней Прокорми и обогрей!» «Кумушка, мне странно это: Да работала ль ты в лето?» Говорит ей Муравей.
«До того ль, голубчик, было? В мягких муравах у нас -Песни, резвость всякий час, Так что голову вскружило». —
«А, так ты…» — «Я без души Лето целое всё пела». -«Ты всё пела? Это дело:
Так пойди же, попляши!»

СОДЕРЖАНИЕ
Владимир Даль. Ворона
Лев Толстой. Ёж и заяц
Максим Горький. Воробьишко
Владимир Маяковский. Что ни страница, — то слон, то львица
Николай Некрасов. Генерал Топтыгин. Дедушка Мазай и зайцы
Саша Чёрный. Песня солнечного луча
Всеволод Гаршин. Лягушка-путешественница
Михаил Михайлов. Лесные хоромы
Дмитрий Нагишкин. Айога
Михаил Михайлов. Как журавль лису перехитрил
Иван Крылов. Стрекоза и муравей