Книга: «Русские волшебные сказки» народная

Марья Моревна
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был Иван-царевич. Его родители умерли, и остался он один-одинёшенек. И вот решил царевич по белу свету постранствовать: на людей посмотреть да себя показать.
Собрался он в путь-дорогу. Ехал, ехал и видит: лежит в поле рать-сила побитая. Спрашивает Иван-царевич:
— Коли есть тут жив человек, отзовись, откликнись: кто тот богатырь, что побил это войско великое?
Отозвался ему жив человек:
— Всё это войско великое побила Марья Моревна, прекрасная королевна.
Поехал Иван-царевич дальше, наезжал на шатры белые, выходила к нему навстречу Марья Моревна, прекрасная королевна, брала Ивана-царевича под руки, вела его в шатры вышитые.
Полюбились Марья Моревна и Иван-царевич друг другу, и сыграли они весёлую свадьбу. А после Марья Моревна, прекрасная королевна, взяла царевича с собой в своё государство. Пожили они вместе столько-то времени, и вздумалось королевне на войну собираться.
Покидает она на Ивана-царевича всё хозяйство и приказывает:
— Везде ходи, за всем присматривай, только в этот чулан не заглядывай.
Он не вытерпел: как только Марья Моревна уехала, тотчас бросился в чулан, отворил дверь, глянул — а там висит Кощей Бессмертный, на двенадцати цепях прикован.
Просит Кощей у Ивана-царевича:
— Сжалься надо мной, царевич, дай воды испить! Десять лет мучаюсь; не ел, не пил — совсем в горле пересохло.
Царевич подал ему воды. Выпил Кощей целое ведро и запросил ещё. А как выпил третье ведро, взял свою прежнюю силу, тряхнул цепями и сразу все двенадцать порвал.
— Спасибо, Иван-царевич, — сказал Кощей Бессмертный, — не видать тебе теперь Марьи Моревны как ушей своих.
Страшным вихрем вылетел он в окно, нагнал на дороге Марью Моревну, подхватил её и унёс к себе.
А Иван-царевич горько-горько заплакал, снарядился и пошёл в путь-дорогу — жену свою из беды выручать.
Долго скитался Иван-царевич, да разыскал-таки Марью Моревну во дворце Кощеевом.
Увидала она своего милого, бросилась к нему на шею, залилась слезами и промолвила:
— Ах, Иван-царевич, зачем ты меня не послушался — посмотрел в чулан и выпустил Кощея Бессмертного?!
— Прости, Марья Моревна, не поминай старого. Лучше поедем со мной.
Собрались и уехали. А Кощей на охоте был. К вечеру он домой вернулся. Увидал, что Марьи Моревны нет, поскакал в погоню, догнал Ивана-царевича.
— Ну, — говорит, — первый раз прощаю тебя за твою доброту, а в другой берегись — на куски изрублю.
Отнял у него Марью Моревну и увёз.
А Иван-царевич сел на камень и заплакал.
Поплакал-поплакал и опять воротился назад за Марьей Моревной. На ту пору Кощея дома не случилось. Приходит к ней и просит:
— Разузнай у Кощея Бессмертного, где он достал себе такого доброго коня.
Вот Марья Моревна улучила минуту и стала Кощея выспрашивать. Рассказал ей Кощей, что за тридевять земель, в тридесятом царстве, за огненной рекой живёт Баба-яга. Есть у неё такая
кобылица, на которой она каждый день вокруг света облетает. Много у неё и других славных кобылиц. И, прослужив у неё пастухом три дня, можно достать для себя жеребёночка.
— Как же ты через огненную реку перебрался? — спрашивает Кощея Марья Моревна.
— Есть у меня платок. Махну им вправо три раза, перекинется через реку высокий мост.
Марья Моревна выслушала, пересказала всё Ивану-царевичу. И платок унесла да ему отдала. Иван-царевич переправился через огненную реку и пошёл к Бабе-яге.
Долго шёл он не пивши, не евши. Попалась ему навстречу заморская птица с малыми детками. Хотел
Иван-царевич подстрелить её, но заговорила тут птица человеческим голосом:
— Не тронь меня, Иван-царевич! Я тебе ещё пригожусь.
Пошёл он дальше. Видит в лесу улей. Захотелось ему
медком полакомиться, а пчелиная матка просит:
— Не тронь моего мёду, Иван-царевич, я тебе ещё пригожусь.
Он не тронул и пошёл дальше. Попадается ему навстречу львица со львёнком. Хотел Иван-царевич съесть хоть львёнка. Но взмолилась львица человечьим голосом и пообещала тоже прийти на помощь царевичу.
Побрёл царевич дальше голодный. Шёл, шёл — стоит дом Бабы-яги. Вышла к нему яга и спрашивает:
— Зачем, царевич, пожаловал?
— Пришёл заслужить у тебя богатырского коня.
— Изволь. Если упасёшь моих кобылиц — дам тебе богатырского коня, а нет — то не гневайся: головой поплатишься.
Иван-царевич согласился. Баба-яга его накормила, напоила и велела за дело приниматься. Но только выгнал царевич кобылиц в поле, кинулись они в разные стороны. Заплакал-запечалился Иван-царевич, сел на камень и заснул.
На закате прилетела заморская птица и будит его:
— Вставай, Иван-царевич! Кобылицы теперь дома.
Царевич домой пошёл. А Баба-яга и шумит, и кричит
на кобылиц:
— Зачем вы домой воротились?
— Как же было нам не воротиться! Налетели птицы со всего света, чуть нам глаза не выклевали.
Наутро снова погнал царевич кобылиц в поле. Но лишь вышли они за ворота, кобылицы тотчас разбежались по дремучим лесам. Сел царевич на камень.
плакал-плакал да и уснул. Солнышко уже село за лес, когда прибежала к нему львица:
—Вставай, Иван-царевич! Кобылицы все собраны. Иван-царевич встал и пошёл домой. Баба-яга пуще
прежнего и шумит, и кричит на своих кобылиц:
—Зачем домой воротились?
— Как нам было не воротиться! Набежали лютые звери со всего света, чуть нас совсем не разорвали.
И на третье утро погнал кобылиц в поле Иван-царевич. Снова разбежались кобылицы, и забрались они на этот раз в синее море. Заплакал царевич, но лишь закатилось солнце, прилетела к нему пчёлка и говорит:
— Вставай, Иван-царевич! Кобылицы все собраны. Да как воротишься домой, Бабе-яге на глаза не показывайся, ступай в конюшню и спрячься за яслями.
Там есть паршивый жеребёнок. Возьми его и в глухую полночь уходи из дому.
Иван-царевич пробрался в конюшню, улёгся за яслями. А как Баба-яга заснула, в самую полночь, взял Иван-царевич у неё паршивого жеребёнка, оседлал его, сел и поскакал к огненной реке. Доехал до той реки, махнул три раза платком в правую сторону — и повис через реку высокий, славный мост. Переехал царевич по мосту и махнул платком в левую сторону только два раза — остался через реку мост тоненький-тоненький.
Поутру бросилась Баба-яга в погоню. Во весь дух на железной ступе скачет, пестом погоняет, помелом след заметает. Прискакала к огненной реке, поехала по мосту, но только добралась до середины — мост обломился, и Баба-яга в реку свалилась. Тут ей и смерть пришла.

А Иван-царевич откормил жеребёнка в зелёных лугах, и вырос из него чудный конь. Да такой красивый и сильный, что равного ему во всём свете не сыскать. Грива пышная, блестящая, словно из лучших шёлковых нитей спрядённая. Ноги тонкие, стройные. Глаза словно огонь горят, а из ноздрей дым валит.
Возрадовался Иван-царевич, на такого красавца глядючи: теперь и за Марьей-Моревной ехать можно.
Вот приезжает к Марье Моревне; она выбежала, бросилась к нему на шею.
— Что с тобой было? — спрашивает.
Рассказал ей царевич и стал с собой в путь-дорогу звать.
— Боюсь, Иван-царевич! — отвечает ему Марья Мо-ревна, прекрасная королевна. — Что, если Кощей нас опять догонит. Быть тебе тогда изрубленным.
— Нет, не догонит! Теперь у меня славный богатырский конь, словно птица летит.
Сели они на коня и поехали.
Тем временем Кощей Бессмертный домой ворочается, под ним конь богатырский спотыкается.
— Что ты, конь мой верный, спотыкаешься? — спрашивает коня Кощей. — Али чуешь какую невзгоду?
— Иван-царевич приезжал, Марью Моревну увёз.
Помчался Кощей в погоню. Долго ли, коротко ли —
нагнал он Ивана-царевича, соскочил наземь и хотел было сечь его острой саблею; в ту пору конь Ивана-царевича ударил со всего размаху копытом Кощея Бессмертного и размозжил ему насмерть голову.
После того собрал царевич дров, развёл огонь, спалил Кощея Бессмертного на костре и самый пепел его пустил по ветру.
Села Марья Моревна на Кощеева коня, а Иван-царе-вич на своего, и поехали они домой.
Быстро ехали они на своих волшебных конях, да скорее летела по земле слава. Где не проедут, везде выходили к ним люди с хлебом-солью, в пояс кланялись:
— Спасибо, Иван-царевич, что избавил нас от Кощея. Долго мы терпели от него обиды тяжкие. Да и сам ты недаром хлопотал: такой красавицы, как Марья Моревна, во всём свете поискать — другой не найти!
Погостили они, попировали и поехали в своё царство. Приехали и стали себе жить-поживать, добра наживать, в любви да согласии.
А история эта с тех пор пошла гулять по всей земле. От родителей к детям, а те уж и своим детям, в свой черёд, рассказывали. Так и добралась до нас с вами.
Волшебное кольцо
В некотором царстве, в некотором государстве жила вдова, и был у неё сын Мартынка. Вот как-то не осталось у них в доме хлеба. Видит старуха, что больше есть нечего, полезла она в сундук, где все их деньги припрятаны были. Всего-то двести рублей. Отсчитала она сто рублей и говорит сыну:
— Ну, Мартынка, вот тебе сто рублей, поезжай в город да купи хлеба. Авось на том как-нибудь зиму протянем.
Отправился Мартынка в город. Едет он мимо мясных лавок — шум, брань, толпа народу. Что такое? Глядит, мясники изловили собаку, привязали к столбу и бьют её палками.
— Не бейте собаку, братцы! — просит их Мартынка. — Лучше уж мне её продайте.
— Пожалуй, купи, — говорит один шутя. — Давай сто рублей.
Мартынка вытащил из-за пазухи сотню, отдал мясникам, а собаку отвязал и взял с собой.
Вернулся домой. Как узнала старуха, что вместо хлеба купил Мартынка пса, стала ругаться, да ничего не поделаешь. На другой день снова залезла она в сундук и вытащила ещё сто рублей. Отдаёт Мартынке и велит в город за хлебом ехать.
Приехал Мартынка в город, стал ходить по улицам да присматриваться, и попался ему на глаза мужик, который поймал кота и тащит топить на реку.
—За что кота мучаешь? — спросил его Мартынка.
—Он у меня колбасу из подвала украл! — отвечал тот.
—Не убивай кота. Продай лучше мне.
—Ну купи, раз такой богатый!
Заплатил Мартынка сто рублей, выкупил несчастного кота.
Вернулся домой. Как узнала мать, что отдал сын за кота последние деньги, не сдержалась, прогнала его из дома. Отправился Мартынка по свету счастья искать, а собака Журка да кот Васька с ним.
Вот пришёл горемыка в соседнюю деревню и решил там в работники к попу наняться. Три года верно ему служил, а на четвёртый пришёл черёд хозяину расплачиваться с работником. Привёл поп Мартынку в амбар, а там два мешка стоит. В одном доверху серебра насыпано, а в другом — песок.
— Ну, — говорит поп работнику, — выбирай, что тебе больше по нраву.
«Эта штука неспроста, — думает Мартынка. — Возьму-ка я песок, посмотрим, что будет…»
Взял Мартынка мешок, взвалил на плечи да и пошёл куда глаза глядят. Шёл, шёл и забрёл в тёмный, дремучий лес.
Видит Мартынка: среди леса поляна, на поляне огонь горит, а в огне девица мечется, да такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать.
Снял Мартынка мешок и давай песок в огонь сыпать. Огонь тотчас погас, красная девица ударилась оземь,
обернулась змеёю, вскочила доброму молодцу на грудь и обвилась кольцом вокруг его шеи.
Мартынка испугался.
— Не бойся! — сказала ему змея. — Иди теперь за тридевять земель, в тридесятое государство, в подземное царство, там мой батюшка царствует. Как придёшь к нему на двор, будет он давать тебе много злата, и серебра, и самоцветных камней —ты ничего не бери, а проси у него только оловянное колечко. То кольцо не простое: если перекинуть его с руки на руку — тотчас двенадцать молодцев явятся и, что им ни будет приказано, всё за единую ночь сделают.
Отправился добрый молодец в путь-дорогу. Близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли — подходит к тридесятому царству, ко дворцу подземного царя.
Вышел им навстречу царь, поблагодарил Мартынку, что дочку его домой доставил, и награду — злато, серебро да камни драгоценные — за то предлагает.
Отвечает ему Мартын, вдовий сын:
— Ваше царское величество, не требуется мне ни злата, ни серебра, ни камней самоцветных! Дай мне лучше простое оловянное колечко.
Снял тотчас царь оловянное колечко со своего пальца и отдал Мартыну.
Мартын, вдовий сын, поблагодарил царя, взял кольцо и обратно пошёл. Близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли — воротился на родину, разыскал свою мать-старуху, и стали они вместе жить-поживать без всякой нужды и печали.
Прошло время, и захотелось Мартынке жениться; пристал он к матери:
— Ступай, — говорит, — во дворец да сватай за меня королевскую дочь!
— Как же так? — спрашивает старуха. — Разве отдаст король свою дочь в жёны мужичьему сыну?
А Мартынка в ответ:
— Иди, матушка, далее — моё дело.
Делать нечего. Надела старуха лучшее платье, повязала на голову праздничный платок да и пошла в королевский дворец.
Атам всё блестит, всё сияет. Караульные навытяжку стоят. На полу — мозаика с диковинными птицами да зверями. Даже ступить на такую красоту-то боязно. Заробела старуха, однако не идти же назад несолоно хлебавши.
Вот и требует она, чтобы её к королю пропустили.
Не хотели караульные пускать во дворец старуху, а она такой шум подняла, что сам король из окна выглянул и велел допустить к себе.
Вошла вдова в приёмный зал, низко поклонилась всем вельможам и королю в особицу и говорит:
— Так и так, государь, у вас товар — у нас купец. Пришла я дочь вашу за моего сына Мартынку сватать.
«Эк, — думает король, — есть, должно быть, в этом деле какая-то хитрость. А наказать старуху всегда успеется».
Созвал он к себе всех господ министров, и начали они судить да рядить, какой бы ответ дать этой старухе. И присудили так: пусть-де Мартынка за единые сутки построит роскошный дворец. И чтобы от того дворца до королевского крыльца хрустальный мост перекинулся, а по обеим сторонам моста росли бы деревья с золотыми и серебряными яблоками, на тех же деревьях пели бы разные птицы. Да ещё пусть выстроит пятиглавый собор: чтобы было где молодых обвенчать. Если сделает всё это вдовий сын — отдадут ему королевскую дочь в жёны. А не сделает — и ему, и старухе срубить за провинность головы.
Услыхала о том старуха, заплакала и побрела домой. А Мартынка её утешает:
— Погодим до утра, матушка. Авось всё образуется.
Ровно в полночь встал он с постели, вышел на широкий двор, перекинул кольцо с руки на руку — и тотчас явились перед ним двенадцать молодцев, все на одно лицо, волос в волос, голос в голос.
Приказал им вдовий сын на месте своей избушки к утру роскошный дворец построить. И чтобы от того дворца до королевского крыльца хрустальный мост перекинулся. И храм пятиглавый возле стоял. Всё, как царь говорил.
Наутро проснулся Мартынка не в простой избе, а в роскошных покоях; вышел на высокое крыльцо, смотрит — всё готово: и дворец, и собор, и мост хрустальный, и деревья с золотыми и серебряными яблоками.
В ту пору и король показался на балконе, глянул в подзорную трубу и диву дался: всё по приказу сделано! Пришлось ему свою дочь, прекрасную королевну, за мужичьего сына отдать.
Сыграли свадьбу как положено. Живут молодые месяц, и два, и три. Только королевне больно не по сердцу, что выдали её замуж не за царевича, не за королевича, а за простого мужика. Стала она думать, как бы его со света сжить. Пристала к мужу хуже банного листа: открой да открой мне тайну. И рассказал ей Мартынка про своё чудесное колечко.
И только заснул он крепким сном, сняла королевна с его руки колечко, вышла на широкий двор
и перекинула то кольцо с руки на руку. А как явились перед ней молодцы, велела она им тотчас перенести её вместе с дворцом, и собором, и мостом хрустальным за тридевять земель, в тридесятое царство, в мышиное государство.
Утром проснулся король, глядит — нет ни дворца с хрустальным мостом, ни собора пятиглавого, а стоит только избушка.
Созвал король большой совет и велел судить своего зятя, зачем-де обманул его волшебством и сгубил прекрасную королевну.
Посадили Мартынку в каменную башню и вход замуровали, только маленькое окошечко для света оставили.
Узнала про ту напасть собака Журка, прибежала в избушку, а кот Васька на печи лежит, мурлыкает, и давай на него ругаться:

— Ах ты, подлец Васька! Только знаешь на печи лежать, а того не ведаешь, что хозяин наш в каменной башне заточён. Видно, позабыл старое добро, как он тебя от смерти освободил!
Кот Васька соскочил с печки и вместе с Журкою побежал разыскивать хозяина: прибежал к башне, вскарабкался наверх и влез в окошечко:
— Здравствуй, хозяин! Жив ли ты?
— Едва жив, — отвечает Мартынка, — совсем отощал без еды. Видно, пришло время помирать голодной смертью!
— Постой, не тужи; мы тебя и накормим, и напоим, — отвечает ему Васька.
Спустился кот вниз и рассказал Журке всё, о чём только что услышал. И решили они вместе хозяину помочь.
Вышли они на большую улицу, а навстречу им мужик с лотком; Журка бросился ему под ноги, мужик пошатнулся, выронил лоток, рассыпал все хлебы да с испугу бежать в сторону: боязно ему, что собака, пожалуй, бешеная — долго ли до беды! А кот Васька цап булку и потащил к Мартынке; отдал одну — побежал за другой, отдал другую — побежал за третьей…
После того вздумали кот Васька да собака Журка идти в тридесятое царство, в мышье государство — добывать волшебное кольцо. А дорога дальняя, много времени утечёт… Натаскали они Мартынке сухарей, калачей и всякой всячины на целый год и говорят:
— Смотри же, хозяин, ешь-пей, да оглядывайся, чтоб хватило тебе запасов до нашего возвращения.
Попрощались и отправились в путь-дорогу.
Близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли — пришли. А в том государстве не видать ни души человеческой, зато столько мышей, что и сосчитать нельзя.
Стал тут Васька на мышей охотиться и многих пе-ребил-перекалечил. Вот сам мышиный царь к ним пожаловал пощады просить. — Бью челом вам, сильномогучие богатыри! Сжальтесь над моим народишком, не губите до конца; лучше скажите, что вам надобно? Что смогу, всё для вас сделаю.
Отвечает ему Журка;
— Стоит в твоём государстве дворец, в том дворце живёт прекрасная королевна; унесла она у нашего хозяина волшебное колечко. Если ты не добудешь нам того колечка, то и сам пропадёшь, и царство твоё сгинет: всё как есть опустошим!
— Постойте, — говорит мышиный царь, — я соберу своих подданных и спрошу у них.
Тотчас собрал он мышей, и больших и малых, и стал выспрашивать, не возьмётся ли кто из них пробраться во дворец к королевне и достать волшебное кольцо.
Вызвался один мышонок. Дождался он ночи, пробрался во дворец к королевне в опочивальню.
Смотрит— королевна крепко спит, а во рту у неё колечко спрятано. Влез мышонок на постель, всунул королевне в нос
свой хвостик и давай щекотать в ноздрях. Она чихнула — кольцо изо рта выскочило и упало на ковёр. Мышонок прыг с кровати, схватил кольцо в зубы и отнёс к своему царю. Царь мышиный отдал кольцо сильномогучим богатырям — коту Ваське да собаке Журке. Они на том царю благодарствовали и домой поспешили.
Прибежали к башне. А Мартынка уж третий день без хлеба сидит, совсем отощал. Отдал тут кот ему чудесное кольцо. Дождался Мартынка глухой полночи, перекинул кольцо с руки на руку — тотчас явились к нему двенадцать молодцев:
— Что угодно, что надобно?
— Поставьте, ребята, на место мой прежний дворец, и мост хрустальный, и собор пятиглавый и перенесите сюда мою неверную жену. Чтобы к утру всё было готово.
Сказано — сделано. Поутру проснулся король, вышел на балкон, посмотрел в подзорную трубу: где избушка стояла, там вновь высокий дворец красуется, от того дворца до королевского хрустальный мост тянется, по обеим сторонам моста растут деревья с золотыми и серебряными яблоками. Король приказал заложить коляску и поехал разведать, впрямь ли всё стало по-прежнему или только ему это привиделось. Мартынка встречает его у ворот.
— Так и так, — докладывает, — вот что со мной королевна сделала!
Рассердился тут король и велел прогнать дочь вон из своего царства.
— Раз не хочешь честно с мужем жить, ступай отсюда, чтобы глаза мои тебя вовек не видывали!
Заплакала царевна, да поздно: содеянного уж не исправишь.
Мартын, вдовий сын, с тех пор хорошо зажил. И хозяйство у него справное, да и сам он парень не ленивый. Так что мать на него и не нарадуется. А как прошло время, женился он на хорошей девушке. Хоть не королевской крови, зато доброй да ласковой.
Вот так и живут они все вместе. И кот Васька да собака Журка завсегда при них. Живут, хлеб жуют да радуются.
А о злой королевне с тех пор никто и слыхом не слыхивал.
Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что
Жил в одном государстве король. И был у него на службе стрелец-молодец по имени Федот.
Случилось тому стрельцу пойти на охоту. Зашёл он в лес и видит: сидит на дереве горлица. Федот навёл лук, выстрелил и ранил птицу — свалилась горлица с дерева на сырую землю. Поднял её стрелок, а та говорит ему человеческим голосом:
— Ах, стрелец-молодец, не губи меня, а лучше возьми живую и принеси в свой дом, посади на окошечко и смотри: как только найдёт на меня дремота, ударь меня правой рукой наотмашь — добудешь себе великое счастье.
Сделал Федот так, как сказала ему горлица, и обернулась она царевной, да такой прекрасной, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать!
Говорит красавица добру молодцу, королевскому стрельцу:
— Умел ты меня добыть, буду теперь тебе верной женой!
На том и поладили. Женился Федот и живёт, радуется. И службы не забывает, да только от того богатства в его доме не прибавляется.
Вот как-то выткала царевна ковёр, какого в целом свете не видывали: на нём всё королевство вышито — с городами, с деревнями, с реками, с озёрами.
Стал Федот тот ковёр в торговых рядах продавать. Собрались вокруг него купцы — ковёр разглядывают, никто ему цены дать не может. В то время проезжал мимо дворцовый комендант. Как увидел он ковёр, сразу десять тысяч выложил.
Стрелец взял деньги, отдал ковёр и пошёл домой. А комендант этот завсегда при короле находился. Вот он поехал к королю обедать и ковёр привёз. Король взглянул — так и ахнул. Взял король ковёр себе, а коменданту двадцать пять тысяч рублей из рук в руки передал.
Любопытно стало королю на мастерицу-искусницу посмотреть. Разузнал он, где стрелец живёт, оделся попроще и поехал в стрелецкую слободу. Входит в светлицу, видит — перед ним девица такой красоты, что аж в глазах темнеет! Вот и думает король про себя: «Чего хожу я холост-неженат? Вот бы жениться на этой красавице; зачем ей становиться стрельчихой, когда ей на роду написано быть королевой!»
Позвал король коменданта и велит тому придумать, как Федота-стрельца извести. И говорит ему комендант:
— Пускай поедет Федот за тридевять земель, в тридесятое царство да добудет нам кота Баюна…
Как услышал царёв приказ стрелец, закручинился, не хочет и слова вымолвить. Стала его жена расспрашивать, и рассказал он ей, какую службу задал ему король.
— Так ты об этом печалишься? Это службишка, не служба. Молись-ка Богу да ложись спать; утро вечера мудренее! — отвечает ему жена.
Стрелец заснул, а жена его развернула волшебную книгу — и вдруг явились перед ней два молодца:
—Чего угодно, что надобно?
— Ступайте вы за тридевять земель, в тридесятое царство, поймайте кота Баюна да доставьте сюда.
— Слушаем! К утру всё будет исполнено. Разбудила стрельчиха-красавица мужа пораньше и говорит ему:
— Кот Баюн уже на твоём дворе. Вели снарядить корабль, посади туда кота Баюна в железной клетке и отправляйся в путь. Пять суток вперёд плыви, а на шестые назад поворачивай.
Посадил стрелец кота в глухую, закрытую клетку и отвёз на корабль. Отчалили. Пять суток плыли они, а на шестые Федот-стрелец приказал выкатить на палубу бочку вина и говорит матросам: «Пейте, братцы». Те вина выпили и заснули, а Федот-стрелец корабль обратно повернул.
Услышал король, что корабль стрельца обратно прибыл, велел стрельца к себе во дворец вести. Привели стрельца, а король и спрашивает:
— Как ты смел до сроку назад воротиться?
Тут показал стрелец королю кота Баюна, король чуть от страха языка не лишился.
Вновь задумался король, как стрельца вернее погубить. И присоветовал ему комендант отправить Федота туда — не знаю куда, принести то — не знаю что.
Услыхал этот приказ Федот, приходит домой печальный и задумчивый. Спрашивает его жена:
— Что, милый, кручинишься? Или ещё невзгода какая?
Рассказал ей Федот.
— Да, это служба немалая! — отвечает ему жена. — Молись Богу да ложись спать; утро вечера мудренее.
Стрелец лёг спать, а жена его развернула волшебную книгу — и тотчас явились перед ней два молодца. Стала их стрельчиха про царскую загадку пытать, да не знают они о том, не ведают.
Поутру будит стрельчиха своего мужа, подаёт ему полотенце и мячик и говорит:
— Делать нечего. Нужно тебе в путь отправляться. Когда выйдешь из города, брось этот мячик перед собою; куда он покатится — туда и ты ступай. Да вот тебе
моё рукоделье: где бы ты ни был, а как станешь умываться — завсегда вытирай лицо этим полотенцем.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Много царств и земель прошёл Федот. Дошёл до дремучего леса, видит: стоит избушка на курьих ножках.
Вошёл в неё Федот, а там старуха, видом ужасная.
— Откуда, — спрашивает, — и зачем сюда пожаловал?
Отвечает ей стрелец:
— Прежде, бабушка, накорми-напои, отдохнуть положи, а затем и спрашивай.
Посадила его старуха за стол, угостила. Пошёл Федот после обеда умываться да достал полотенце, его женою вышитое.
Увидела его старуха, удивилась:
— Скажи: откуда достал это полотенце?
— Мне его жена дала, сама вышила.
— Так это моей дочки рукоделье!
Начала старуха у гостя расспрашивать-разведывать; он рассказал ей, как женился на её дочери и как царь послал его туда — не знаю куда, принести то — не знаю что.
— Ах, зятюшка! — говорит ему старуха. — Ведь про это диво даже я не слыхивала! Постой-ка, авось мои слуги ведают.
Вышла старуха на крыльцо, крикнула громким голосом, и вдруг — откуда только взялись! — набежали всякие звери, налетели всякие птицы.
— Гой еси, звери лесные и птицы небесные! Вы, звери, везде рыскаете; вы, птицы, всюду летаете: не
слыхали ль, как дойти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что?
Все звери и птицы в один голос отвечали:
— Нет, мы про то не слыхивали!
Распустила их старуха по своим местам; возвратилась в горницу, достала волшебную книгу, развернула её — и тотчас явились к ней два великана:
— Что угодно, что надобно?
— А вот что, слуги мои верные! Перенесите меня вместе с зятем на море-океан и станьте как раз на средине — на самой пучине.
Тотчас подхватили они стрельца со старухою, перенесли на море-океан. Крикнула старуха громким голосом — и приплыли к ней все гады и рыбы морские.
— Гой еси, гады и рыбы морские! Вы везде плаваете, у всех островов бываете; не слыхали ль, как добраться туда — не знаю куда, принести то — не знаю что.
Выбралась тут вперёд старая хромая лягушка и говорит:
— Ква-ква! Я знаю, где этакое диво найти.
Взяла старуха большую банку, налила туда свежего молока, посадила в неё лягушку и дала зятю.
Взял стрелец лягушку и пустился в путь-дорогу. Вот дошли они до огненной реки.
— Ква-ква! — говорит лягушка. — Выпусти меня на землю да садись на меня, не жалей.
Сел Федот на лягушку. Дулась-дулась лягушка и сделалась такая большая, словно стог сенной. Да как прыгнет — перепрыгнула через огненную реку и стала опять маленькой.
— Видишь, — говорит,—добрый молодец, эту дверь. Ступай туда. Войдёшь в пещеру и хорошенько спрячься, а сам смотри да слушай внимательно.
Послушался стрелец. Вошёл он в пещеру да спрятался там за печкой. А немного погодя пришли туда два старца и говорят:
—Эй, Шмат-разум, покорми-ка нас!
В ту же минуту — откуда что взялось! — зажглись люстры, загремели тарелки и блюда, и явились на столе разные вина да кушанья. Старики напились, наелись и приказывают:
—Эй, Шмат-разум, убери всё!
Вдруг ничего не стало — ни стола, ни вин, ни кушаний.
Ушли старцы, а стрелец вылез из-за печи и крикнул:
—Эй, Шмат-разум!
—Что угодно?
—Покорми меня!
Опять явились и люстры зажжённые, и стол накрытый, и всякие напитки да кушанья.
Стрелец сел за стол и говорит:
— Эй, Шмат-разум! Садись-ка, брат, со мной рядом, станем есть-пить вместе.

Отвечает ему голос:
— Ах, добрый человек! Скоро тридцать лет как я двум старцам верой-правдой служу, а за всё это время они ни разу меня с собой за стол не сажали.
Наелся-напился стрелец и говорит:
— Послушай, Шмат-разум, хочешь мне служить?
— Отчего не хотеть! Мне здесь давно надоело, а ты, вижу, человек добрый.
И пошли они в обратный путь. Шёл, шёл Федот, совсем уморился.
— Эх, — говорит, — Шмат-разум, если б ты ведал, как я устал!
А ему в ответ:
— Что же ты мне раньше не сказал? Я бы тебя живо на место доставил.
Подхватил тут стрельца ветер и понёс.
Вот летит стрелец над глубоким морем, и говорит ему Шмат-разум:
— Хочешь, я на этом море золотую беседку сделаю? Можно будет отдохнуть, да и счастье добыть.
Согласился стрелец.
И тут же там, где за минуту до того только волны подымались, вдруг появился островок, а на нём — беседка из чистого золота. Говорит стрельцу Шмат-разум:
— Садись отдыхай да на море поглядывай; будут плыть мимо три купеческих корабля, пристанут к острову, так ты зазови купцов, угости-попотчевай и поменяй меня на три диковинки, что купцы с собой везут. А я в своё время к тебе назад вернусь!
Смотрит стрелец — и вправду три корабля плывут. Увидали корабельщики остров и золотую беседку на нём, удивились: сколько лет плавали, ничего здесь, кроме волн морских, не было. Причалили они к острову. Принял их Федот да угостил на славу. Стали его купцы
расспрашивать, узнали о чудесном слуге и давай просить обменяться, предлагать свои диковины. А была у одного купца дубинка. Ей только скажи: «Ну-ка, дубинка, обломай бока этому человеку!» — дубинка сама начнёт колотить, какому хочешь силачу обломает бока. У другого—топор. Если повернуть его обухом кверху — топор сам начинает тяпать: тяп да ляп — вышел корабль; тяп да ляп — ещё корабль. С парусами, с пушками, с храбрыми моряками. Повернул топор обухом вниз — сразу корабли пропали, словно их и не было. У третьего купца — дудка. Как будешь дудеть в неё — войско появляется: и конница, и пехота, с ружьями, с пушками.
Обменялись купцы с Федотом и уехали. А стрелец сидит в золотой беседке, призадумался и говорит:
— Эх, жалко! Где-то теперь мой верный слуга Шмат-разум?
—Я здесь, господин!
Стрелец обрадовался:
—Не пора ли нам домой?
Только сказал, как вдруг подхватило его буйным вихрем и понесло по воздуху.
Быстро прилетел он в своё государство, опустился возле синего моря на пустом месте.
—Эй, Шмат-разум! Нельзя ли здесь дворец выстроить?
—Отчего нельзя! Сейчас готов будет.
Вмиг дворец появился, да такой славный, что и сказать нельзя: вдвое лучше королевского.
Вот сидит стрелец у моря, вдруг прилетела горлица, ударилась об землю и оборотилась его молодой женой. Обнялись они и стали друг друга расспрашивать.
Говорит стрельцу жена:
— С той поры как ты из дому ушёл, я всё время по лесам да по рощам горлицей летала. Король ведь тебя за тридевять земель услал, чтобы самому насильно на мне жениться.
На другой день поутру вышел король на балкон, глянул на синее море и видит — на самом берегу стоит новый дворец.
Послал король гонцов узнать, что за невежа вздумал на его землях строиться.
Побежали гонцы, разведали и докладывают, что дворец тот стрельцом поставлен и живёт во дворце он сам и жена при нём. Король ещё пуще разгневался, приказал собрать войско и идти на взморье, дворец разорить, а стрельца и его жену лютой смерти предать.
Усмотрел стрелец, что идёт на него сильное войско королевское, схватил топор, тяп да ляп — вышел корабль. Сто раз тяпнул — сто кораблей сделал! Затем заиграл на дудке, и появилось перед ним войско несметное.
Бросилась тут бежать королевская армия. Пытался король сам войско останавливать — да куда там!
Пришлось поскорее с глаз долой, покуда жив, убираться. А как закончилось сражение, собрался народ и стал стрельца просить, чтобы взял в свои руки всё государство. Он на то согласился и сделался королём, а жена его королевою.
Морской царь и Василиса Премудрая
За тридевять земель, в тридесятом государстве жил-был царь с царицею; детей у них не было. Поехал царь по чужим землям, по дальним сторонам, долгое время дома не бывал; на ту пору родила ему царица сына, Ивана-царевича, а царь про то и не ведает.
Возвращается царь в своё государство. Стал уже к родной земле подъезжать, а день-то был жаркий! И напала на него жажда великая. Осмотрелся кругом и видит невдалеке озеро; подъехал, слез с коня, прилёг на землю и давай глотать студёную воду.
Пьёт и не чует беды; а царь морской тем временем ухватил его за бороду.
— Пусти! — просит царь. — Какой хочешь возьми откуп — только отпусти!
— Давай то, чего дома не знаешь.
Царь подумал-подумал… Кажись, всё знает, всё ему ведомо, — и согласился. Попробовал
бороду — никто не держит; встал с земли, сел на коня и поехал восвояси.
Вот приезжает домой, царица встречает его с царевичем, такая радостная, а он как узнал про своё милое детище, так и залился горькими слезами. Рассказал царице, как и что с ним было, поплакали вместе, да ведь делать-то нечего, слезами дела не поправишь.
Стали они жить по-старому; а царевич растёт себе да растёт — не по дням, а по часам, — и вырос большой.
«Сколько ни держать при себе, — думает царь, — а отдавать надобно: дело неминучее!»
Взял Ивана-царевича за руку, привёл прямо к озеру.
— Поищи здесь, — говорит, — мой перстень; я его ненароком вчера обронил.
Стал царевич искать перстень, идёт по берегу, и попадается ему навстречу старушка.
— Куда идёшь, Иван-царевич?
Рассказал ей Иван-царевич всё, а старушка ему:
— Не в перстне дело: отдал тебя отец морскому царю.
Горько заплакал царевич.
— Не тужи, Иван-царевич! Спрячься вон за тот куст смородины и притаись. Прилетят сюда двенадцать голубиц — всё красны девицы, а вслед за ними и тринадцатая; станут в озере купаться, а ты тем временем унеси у последней сорочку и до тех пор не отдавай, пока не подарит она тебе своего колечка. Если не сумеешь этого сделать, уж не спастись тебе!
Иван-царевич поблагодарил старушку, спрятался за смородиновый куст и сделал всё, как она ему говорила.
Вышла из воды красная девица — та, что прилетела к озеру последней, хватилась — нет сорочки. Стала она просить:
— Кто бы ни был таков, у кого моя сорочка, выходи сюда; коли старый человек — будешь мне родной батюшка, коли средних лет — будешь братец любимый, коли ровня мне — будешь милый друг!
Показался тут Иван-царевич. Подала она ему золотое колечко и говорит:
— Вот дорога, что ведёт в подводное царство; ступай по ней смело! Там и меня найдёшь; ведь я дочь морского царя, Василиса Премудрая.
Обернулась Василиса Премудрая голубкою и улетела от царевича.
А Иван-царевич отправился в подводное царство;
видит — и там свет такой же, как у нас; и там поля, и луга, и рощи зелёные, и солнышко греет.
Приходит он к морскому царю. Закричал на него морской царь:
— Что так долго не шёл? За вину твою вот тебе служба: есть у меня пустошь — одни рвы, буераки да каменья острые! Чтоб к утру было там как ладонь гладко, и была бы рожь посеяна, и выросла б к раннему утру так высока, чтобы в ней галка могла спрятаться. Если того не сделаешь — голова твоя с плеч долой!
Идёт Иван-царевич от морского царя, сам слезами обливается. Увидала его в окно из своего терема высокого Василиса Премудрая и спрашивает:
— Здравствуй, Иван-царевич! Что слезами обливаешься?
Рассказал ей царевич о своей кручине, а она в ответ:
— Это не беда, беда впереди будет. Ложись с богом спать, утро вечера мудренее, всё будет готово!
Лёг спать Иван-царевич, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и крикнула громким голосом:
— Гей вы, слуги мои верные! Ровняйте-ка рвы глубокие, сносите каменья острые, засевайте рожью колосистою, чтоб к утру поспела.
Проснулся на заре Иван-царевич, глянул — всё готово.
Видит морской царь, что справился царевич с заданием, и тут же новую работу даёт.
— Сделай мне, — велит, — к рассвету церковь из чистого воску.
Опять идёт Иван-царевич по двору и слезами умывается.
— О чём горько плачешь? — спрашивает его из высокого терема Василиса Премудрая.
— Как мне не плакать, доброму молодцу? Приказал морской царь за одну ночь сделать церковь из чистого воску.
— Ну, это ещё не беда. Ложись-ка спать; утро вечера мудренее.
Царевич улёгся спать, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и закричала громким голосом:
— Гей вы, пчёлы работящие! Сколько вас на белом свете ни есть, все летите сюда и слепите из чистого воску церковь Божию, чтоб к утру была готова.
Поутру встал Иван-царевич, глянул — стоит церковь из чистого воску.
Как увидел морской царь, что со всеми поручениями царевич справился, выдал за него свою дочь Василису Премудрую.
Ни много ни мало прошло времени, стосковался Иван-царевич по своим родителям, захотелось ему на святую Русь.
— Вот это беда пришла! — говорит ему Василиса Премудрая. — Если уйдём мы, будет за нами погоня великая; морской царь разгневается и предаст нас смерти. Надо бы хитро всё устроить!
Вот ночью снарядились они и в путь отправились.
Как прознал морской царь, что сбежали Иван с Василисою, те уже далеко-далеко были! Скачут на борзых конях без остановки, без роздыху.
Едут они, но вот слышится шум да топот. Догоняет их погоня.
Тот же час обратила Василиса Премудрая коней зелёным лугом, Ивана-царевича — пастухом, а сама сделалась смирною овечкою.
Наезжает погоня:
— Эй, старичок! Не видал ли здесь доброго молодца с красной девицей?
— Нет, люди добрые, не видал, — отвечает Иван-царевич.
Воротилась погоня назад:
— Ваше царское величество! Никого в пути не видали. Встретили только пастуха, который овечку пас.
— Что ж не хватали? Ведь это они были! — закричал морской царь и послал новую погоню.
А Иван-царевич с Василисою Премудрою давным-давно скачут на борзых конях. Вот снова нагоняет их погоня.
Стала Василиса Премудрая церковью, Ивана-царе-вича обратила стареньким попом, а лошадей — деревьями. Не узнали их, назад повернули. Как услышал о том морской царь, сам поскакал вдогонку за Иваном-царевичем и Василисою Премудрою.
А они далеко к тому времени уехали.
Вдруг слышат: шум да топот пуще прежнего. Сам царь морской за ними едет.
Оборотила Василиса Премудрая коней озером, Ивана-царевича — селезнем, а сама сделалась уткою.
Прискакал царь морской к озеру, тотчас догадался, кто таковы утка и селезень; ударился о сыру землю и обернулся орлом. Хочет орёл убить их до смерти, да не тут-то было! Бился, бился, так ничего не смог сделать.
Вернулся царь морской в своё подводное царство, а Василиса Премудрая с Иваном-царевичем выждали доброе время и поехали на свет божий, на святую Русь.
Иван Быкович и Чудо-юдо
некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь с царицею; детей у них не было. Стали они Бога молить, чтоб дал им ребёночка, и приснилось царю, что недалеко от дворца есть тихий пруд, в том пруде златопёрый ёрш плавает, коли царица его скушает, будет у неё сынок.
Наутро позвал царь к себе рыбаков и строго-настрого наказал им поймать ерша златопёрого.
Закинули рыбаки сети, и попался в них златопёрый ёрш. Вынули его, принесли во дворец и отдали на кухню. Кухарка вычистила ерша, вымыла и сварила, помои на двор выставила. По двору как раз ходила корова, она те помои выпила. Рыбку съела царица, а посуду кухарка подлизала.
И вот разом родилось у всех по сыну: и у царицы, и у её кухарки, и у коровы. У царицы родился Иван-ца-ревич, у кухарки — Иван, кухаркин сын, у коровы — Иван Быкович.
Прошло время, выросли все трое удалыми молодцами. Вот узнали они, что на калиновом мосту, на реке Смородине Чудо-юдо сидит. Сёла жжёт да людей губит. Решили богатыри с ним расправиться. Пришли они к царю, поклонились ему и говорят:
— Отпусти нас, царь-батюшка, на людей посмотреть да себя показать.
Царь и благословил.
Простились с ним Иваны, сели на богатырских коней и пустились в путь-дорогу.
Долго ли, коротко они ехали. Доезжают до реки Смородины, а там по всему берегу лежат кости человеческие, по колено будет навалено! Увидали богатыри избушку, вошли в неё — пустёхонька, и вздумали тут остановиться.
Пришло дело к вечеру.
Решили молодцы по очереди на мосту дозором стоять. Отправился первым на дозор Иван-царевич, залез в кусты и крепко заснул. Иван Быкович на него не понадеялся; как пошло время за полночь, взял он с собой щит и меч, вышел и стал под калиновый мост.
Вдруг на реке воды взволновалися, на дубах орлы закричали — выезжает чудо-юдо шестиглавое.
Выскочил навстречу Иван Быкович. Вот сошлись они — поравнялись, так жестоко ударились, что кругом земля простонала. Чуду-юду не посчастливилось: Иван Быкович с одного размаху сшиб ему три головы.
— Стой, Иван Быкович! Дай мне роздыху.
— Что за роздых! У тебя, нечистая сила, три головы, у меня всего одна; вот как будет у тебя одна голова, тогда и отдыхать станем.
Снова они сошлись, снова ударились. Иван Быкович отрубил Чуду-юду и последние головы, взял туловище, рассёк на мелкие части и побросал в реку Смородину, а шесть голов под калиновый мост сложил. Сам в избушку вернулся.
Поутру приходит Иван-царевич.
— Ну что, не видал ли чего? — спрашивает его Иван Быкович.
— Нет, братцы, мимо меня зверь не пробегал, птица не пролетала.
На другую ночь отправился на дозор Иван, кухаркин сын, забрался в кусты и заснул. Иван Быкович на него не понадеялся; как пошло время за полночь — он тотчас снарядился, взял с собой щит и меч, вышел и стал под калиновый мост. И только встал, как задрожала земля, появилось Чудо-юдо девятиголовое. И его одолел Иван Быкович.
На третью ночь собирается на дозор идти Иван Быкович; взял белое полотенце, повесил на стенку, а под ним на полу миску поставил и говорит братьям:
— Я на страшный бой иду; а вы, братцы, всю ночь не спите да присматривайтесь, как будет с полотенца кровь течь: если половина миски набежит — ладно дело, если полна миска набежит — всё ничего, а если через край польёт — тотчас спускайте с цепей моего богатырского коня и сами спешите мне на помощь.
Вот стоит Иван Быкович под калиновым мостом; пошло время за полночь, на реке воды взволновали-ся, на дубах орлы раскричалися — выезжает Чудо-юдо двенадцатиглавое; конь у него о двенадцати крылах, шерсть у коня серебряная, хвост и грива — золотые.
Вышел против него Иван Быкович. Долго бились они. Плохо пришлось Ивану. Только срубит он Чуду-юду головы, чиркнет тот огненным пальцем — головы обратно и прирастают. А братья спят, беды не чуют. Кинул богатырь рукавицу в избушку, где его братья были. Рукавица все окна побила, а те спят, ничего не слышат. Снял тогда Иван Быкович с головы шапку и бросил в избушку. От того удара избушка вся по брёвнам рассыпалась. Тут только братья проснулись, глянули: кровь из миски через край льётся, а богатырский конь громко ржёт да с цепей рвётся. Бросились они на конюшню, спустили коня, а следом за ним и сами на помощь спешат.
Богатырский конь прибежал, принялся бить Чудо-юдо копытами, а Иван Быкович тем временем приловчился и отсёк Чуду-юду огненный палец. После того давай рубить ему головы: сшиб все до единой, туловище на мелкие части разнял и побросал все в реку Смородину.
Прибегают братья.
— Эх вы, сони! — говорит Иван Быкович. — Из-за вашего сна я чуть головы не лишился.
Поутру ранёшенько вышел Иван Быкович в чистое поле, ударился оземь и сделался воробышком, прилетел к чудо-юдовым белокаменным палатам и сел
у открытого окошечка. И слышит он, как старая ведьма с Чудо-юдовыми жёнами разговаривает. И хвастают ей Чудо-юдовы жёны, как погубят они богатырей да отомстят за своих мужей.
— Вот я, — говорит меньшая, — напущу голод, сама выйду на дорогу да сделаюсь яблоней с золотыми и серебряными яблочками: кто яблочко сорвёт — тотчас лопнет.
— А я, — хвастает средняя, — напущу жажду, сама сделаюсь колодцем; на воде будут две чаши плавать: одна золотая, другая серебряная; кто за чашу возьмётся — того я утоплю.
— А я, — добавляет старшая, — сон напущу, а сама перекинусь золотой кроваткою; кто на кровать ту ляжет — тот в огне сгорит.
Иван Быкович выслушал эти речи, полетел назад, ударился оземь и стал по-прежнему добрым молодцем. Собрались три брата и поехали домой. Едут они дорогою, голод их сильно мучает, а есть нечего. Глядь — стоит яблоня с золотыми и серебряными яблочками. Хотели Иван-царевич и Иван, кухаркин сын яблок нарвать, да Иван Быкович наперёд заскакал и давай рубить яблоню крест-накрест — только кровь брызжет! То же сделал он и с колодцем, и с золотою кроваткою. Погибли Чудо-юдовы жёны.
Оборотилась старая ведьма нищенкой. Села она на дороге и, когда богатыри мимо неё проезжали, ухватила Ивана Быковича за руку и перенесла в змеиное царство, к своему мужу, Чуду-юдиному отцу:
—Вот сыновей твоих погубитель!
А старый царь сидит на железном троне, ничего не видит: длинные ресницы да густые брови совсем глаза закрывают. Позвал он двенадцать могучих богатырей и стал им приказывать:
— Гей, молодцы бравые, слуги вы мои верные, возьмите-ка вилы железные, подымите мне брови и ресницы чёрные. Погляжу я, что за птица к нам залетела, взгляну на сыновей моих погубителя!
Богатыри взяли вилы железные и подняли ему брови и ресницы вилами. Взглянул старый царь на Ивана и говорит:
— Вижу, богатырь, смел ты да ловок, раз сумел сыновей моих погубить. Да уж ладно, прощу тебя, коли сослужишь ты мне службу. Отправляйся в тридевятое царство, тридесятое государство, привези мне Царицу — золотые кудри в жёны.
Долго ли, коротко, поехал Иван Быкович в тридевятое царство, тридесятое государство и добыл там Царицу — золотые кудри. Только жалко ему стало такую красоту злому старому царю отдавать. Да и Царица всё на Ивана ласково поглядывает. Вот и предлагает он царю:
— Приготовлена у меня яма глубокая, через яму лежит жёрдочка; кто по той жёрдочке пройдёт, тот за себя и Царицу возьмёт!
— Ладно, Ванюша! Ступай ты наперёд, — отвечает ему старый царь.
Иван Быкович пошёл по жёрдочке, а Царица — золотые кудри про себя говорит: «Легче пуху лебединого пройди!»
Иван Быкович прошёл — жёрдочка и не погнулась. Не хотелось старому царю самому идти по жёрдочке. Да уж ничего не поделаешь: дал слово — теперь и не отвертишься.
Покряхтел он, покряхтел и пошёл потихоньку. А у самого от страха зуб на зуб не попадает, колени так и трясутся.
Смотрит на него Царица — золотые кудри и говорит про себя тихонечко: «Тяжелей ступай, лютый, злобный царь! Пусть вся злоба твоя тут припомнится да повиснет на тебе оковами тяжкими, чугунными!»
И только дошёл старый царь до середины, как жёрдочка обломилась, и он полетел вниз в яму.
Взял Иван Быкович Царицу — золотые кудри под белы руки да поцеловал в уста сахарные, а она ему и говорит:
— Молодец, Ванюша, сумел ты меня добыть, тебе моим суженым отныне и стать.
Воротились они домой, а вскоре обвенчались и задали пир на весь мир. Иван Быкович сидит за столом да своим братьям похваляется:
— Хоть долго я воевал, да молодую жену достал! А вы, братцы, садитесь-ка на печи да гложите кирпичи!
На том пиру и я был, мёд-вино пил, по усам текло, да в рот не попало.
Никита Кожемяка
Около Киева появился змей — брал он с народа поборы немалые: с каждого двора по красной девице. Возьмёт девицу да и съест её.
Пришёл черёд идти к тому змею царской дочери. Схватил змей царевну и потащил к себе в берлогу, а есть не стал: красавица собой была, так за жену себе взял.
Полетит змей на свои промыслы, а царевну завалит брёвнами, чтоб не ушла. У той царевны была собачка, увязалась с нею из дому. Напишет, бывало, царевна
записочку к батюшке с матушкой, навяжет собачке на шею, а та побежит, куда надо, да и ответ ещё принесёт.
Вот раз царь с царицею и пишут к царевне: узнай, кто сильнее змея?
Царевна стала приветливей к своему змею и давай у него допытываться, кто его сильнее. Тот долго не говорил, да раз и проболтался, что живёт в городе Киеве Кожемяка, тот его и сильнее.
Услыхала про то царевна, написала к батюшке: сыщите в городе Киеве Никиту Кожемяку да пошлите его меня из неволи выручать.
Царь, получивши такую весть, сыскал Никиту Кожемяку да сам пошёл просить его, чтобы освободил его землю от лютого змея и выручил царевну.
В ту пору Никита кожи мял и держал в руках двенадцать кож. Как увидал он, что к нему пришёл сам царь, задрожал со страху, руки у него затряслись — и разорвал он те двенадцать кож.
Да сколько ни упрашивал царь с царицею Кожемяку, тот не пошёл супротив змея. Вот и придумали собрать пять тысяч детей малолетних, да и заставили их просить Кожемяку: авось на их слёзы сжалобится!
Пришли к Никите малолетние, стали со слезами просить, чтоб защитил их от змея лютого. Прослезился и сам Никита Кожемяка, на их слёзы глядя. Взял триста пуд пеньки, насмолил смолою и обмотался ею, чтобы змей не съел, да и пошёл на него.
Подходит Никита к берлоге змеиной, а змей заперся и не выходит к нему.
— Выходи лучше в чистое поле, а то и берлогу размечу! — сказал Кожемяка и стал уже двери ломать.
Змей, видя беду неминучую, вышел к нему в чистое поле. Долго ли, коротко ли бился со змеем Никита Кожемяка, только одолел змея.
Стал змей молить Никиту:
— Не бей меня до смерти, Никита Кожемяка! Сильней нас с тобой в целом свете нет! Разделим всю землю: ты будешь жить в одной половине,
а я в другой.
— Хорошо, — сказал Кожемяка, — надо межу разделительную проложить.
Сделал Никита соху в триста пуд, запряг в неё змея да и стал от Киева межу пропахивать. И провели они борозду от Киева до моря Кавстрийского.
— Ну, — говорит змей, — теперь мы всю землю разделили!
— Землю-то разделили, — отвечает Никита, — а море осталось. Давай и его делить, а то ты скажешь, что твою воду берут.
Въехал змей на середину моря, Никита Кожемяка убил его и утопил в море.
Эта борозда и теперь видна — вышиною та борозда двух сажен. Кругом её пашут, а борозды не трогают, а кто не знает, отчего эта борозда, называет её валом.
Как погиб змей, вывел Никита Кожемяка из змеиного логова испуганную царевну, посадил позади себя на коня да повёз к отцу с матерью.
Увидели царь с царицей дочь живой да невредимой и нарадоваться не могут.
— Спасибо тебе, богатырь, — говорит Никите царь. — Сослужил ты великую службу. Бери же дочь мою себе в жёны и полцарства в приданое.
— Нет, — отвечает ему Никита, — не гоже простому кожемяке с царями родниться. Да и не привык я в царских палатах без дела жить.
Долго уговаривали его, да так и не уговорили. Даже денег не взял богатырь.
Попрощался с царевною и пошёл к себе дальше кожи мять.
Жар-птица и Василиса-царевна
В некотором царстве, за тридевять земель — в тридесятом государстве жил сильный, могучий царь. У того царя был стрелец-молодец, а у стрельца-молод-ца конь богатырский.
Раз поехал стрелец на своём богатырском коне в лес поохотиться; едет он дорогою, едет широкою и наехал на золотое перо Жар-птицы: как огонь то перо светится!
Говорит стрельцу богатырский конь:
— Не бери золотого пера; возьмёшь — горе узнаешь!
Не послушался стрелец своего коня, поднял перо
Жар-птицы, привёз и подносит царю в дар.
— Спасибо, — говорит царь. — Да уж коли ты достал перо Жар-птицы, то достань мне и саму птицу; а не достанешь — мой меч, твоя голова с плеч!
Стрелец залился горькими слезами и пошёл к своему богатырскому коню. А конь ему:
— Я ж тебе говорил: не бери пера, горе узнаешь! Ну да не бойся, не печалься; это ещё не беда, беда впереди! Ступай к царю, проси, чтоб к завтрашнему дню сто кулей белоярой пшеницы было по всему чистому полю разбросано.
На другой день на заре поехал стрелец-молодец на то поле, пустил коня по воле гулять, а сам за дерево спрятался. Вдруг зашумел лес, поднялись на море волны—летит Жар-птица. Прилетела, спустилась наземь и стала клевать пшеницу. Богатырский конь подошёл к Жар-птице, наступил на её крыло копытом и крепко к земле прижал. Тут стрелец-молодец выскочил из-за дерева, схватил Жар-птицу — и во дворец. Приносит царю. Царь увидал, возрадовался, поблагодарил стрельца за службу, пожаловал его чином и тут же задал ему другую задачу:
— Коли ты сумел достать Жар-птицу, так достань же мне невесту: за тридевять земель, на самом краю
света, где восходит красное солнышко, есть Василиса-царевна — её-то мне и надобно. Достанешь — златом-серебром награжу, а не достанешь — то мой меч, твоя голова с плеч!
Идёт стрелец, кручинится. А конь богатырский говорит ему:
— Не плачь, не тужи; это ещё не беда, беда впереди! Ступай к царю, попроси палатку с золотою маковкой да разных припасов и напитков заморских на дорогу.
Царь дал стрельцу и припасов, и напитков, и палатку с золотою маковкой. Стрелец-молодец сел на своего богатырского коня и поехал за тридевять земель; долго ли, коротко ли — приезжает он на край света, где красное солнышко из синя моря восходит. Смотрит, а по морю плывёт Василиса-царевна в серебряной лодочке, с золотым веслом. Стрелец-молодец палатку с золотой маковкою поставил, разложил разные кушанья и напитки, сел в палатке — угощается, Василисы-царевны дожидается.
Увидела золотую маковку Василиса-царевна, подплыла к берегу, выступила из лодочки и любуется на палатку. Пригласил её стрелец в палатку разных кушаний отведать. Выпила царевна стакан заморского вина, опьянела и крепким сном заснула. Стрелец-молодец тотчас сел на своего богатырского коня, взял с собою сонную Василису-царевну — и в путь-дорогу.
Приехал к царю; тот увидал Василису-царевну, сильно возрадовался. Василиса-царевна проснулась, узнала, что она далеко-далеко от синего моря, стала плакать, тосковать, сколько царь ни уговаривал — всё понапрасну. Вот задумал царь на ней жениться, а она велит прежде со дна синего моря своё подвенечное платье достать. Царь тотчас за стрельцом-молодцом — вновь его в дорогу отправляет.
Заплакал стрелец горько. «Вот, — думает, — и смер-тушка пришла…» А богатырский конь его спрашивает:
— О чём, хозяин, плачешь?
Рассказал стрелец о новом задании.
— Эх, — отвечает ему богатырский конь. — Говорил же тебе: не бери золотого пера, горе узнаешь! Ну, да не бойся: это ещё не беда, беда впереди! Садись на меня, поедем к синю морю.
Долго ли, коротко ли — приехал стрелец-молодец на край света и остановился у самого моря; вдруг богатырский конь увидел, что большущий морской рак по песку ползёт, и наступил ему на шею своим тяжёлым копытом.
— Отпусти меня, — просит рак, — всё что угодно для тебя сделаю!
Отвечал ему богатырский конь:
— Посреди синя моря лежит большой камень, под тем камнем спрятано подвенечное платье Василисы-царевны; достань это платье!
Рак крикнул громким голосом на всё сине море. Тотчас море всколыхалося: сползлись со всех сторон на берег раки большие и малые — тьма-тьмущая! Старшой рак отдал им приказание, бросились они в воду и через час времени вытащили со дна моря, из-под великого камня, подвенечное платье Василисы-царевны.
Взял платье стрелец-молодец и во дворец воротился.
А Василиса-царевна опять за своё.
— Не пойду, — говорит царю, — за тебя замуж, пока не велишь ты стрельцу-молодцу в кипятке искупаться.
Царь приказал налить чугунный котёл воды, вскипятить как можно горячей да в тот кипяток стрельца бросить. Вот всё готово, вода кипит, брызги так и летят. Привели бедного стрельца. Видит тот: беда пришла — и говорит царю:
— Царь-государь! Позволь мне перед смертью лютой с конём попрощаться.
Отпустили его. Пришёл стрелец к коню, на беду жалуется.
— Не бойся, не плачь, жив будешь! — отвечает ему богатырский конь.
Заговорил он стрельца, чтобы кипяток не повредил его белому телу. Вернулся стрелец из конюшни; тотчас подхватили его царёвы люди и прямо в котёл. Раз-другой окунулся стрелец, выскочил из котла и сделался таким красавцем, что ни в сказке сказать, ни пером написать. Царь увидал, что он таким красавцем сделался, захотел и сам искупаться; полез сдуру в воду и в ту ж минуту обварился. Царя схоронили, а на его место выбрали стрельца-молодца. Женился он на Василисе-царевне и жил с нею долгие лета в любви и согласии.
Финист — ясный сокол
Жил да был крестьянин. Умерла у него жена, осталось три дочки. Хотел старик нанять работницу — в хозяйстве помогать. Но меньшая дочь, Марьюшка, сказала:
—Не надо, батюшка, нанимать работницу, сама я буду хозяйство вести.
Ладно. Стала дочка Марьюшка хозяйство вести. Всё-то она умеет, всё-то у неё ладится. Любил отец Марьюшку: рад был, что такая умная да работящая дочка растёт. Из себя-то Марьюшка красавица писаная. А сёстры её завидущие да жаднющие; из себя-то они некрасивые, а модницы-перемодницы — весь день сидят да белятся, да румянятся, да в обновки наряжаются, платье им — не платье, сапожки — не сапожки, платок — не платок.
Поехал отец на базар и спрашивает дочек:
— Что вам, дочки, купить, чем порадовать?
И говорят старшая и средняя дочки:
—Купи по полушалку, да такому, чтоб цветы покрупнее, золотом расписанные.
А Марьюшка стоит да молчит. Спрашивает её отец:
— А что тебе, доченька, купить?
—Купи мне, батюшка, пёрышко Финиста — ясна сокола.
Приезжает отец, привозит дочкам полушалки, а пёрышка не нашёл.
Поехал отец в другой раз на базар.
— Ну, — говорит, — дочки, заказывайте подарки.
Обрадовались старшая и средняя дочки:
— Купи нам по сапожкам с серебряными подковками.
А Марьюшка опять заказывает:
—Купи мне, батюшка, пёрышко Финиста — ясна сокола.
Ходил отец весь день, сапожки купил, а пёрышка не нашёл. Приехал без пёрышка.
Ладно. Поехал старик в третий раз на базар, а старшая и средняя дочки говорят:
— Купи нам по платью.
А Марьюшка опять просит:
— Батюшка, купи пёрышко Финиста — ясна сокола. Ходил отец весь день, а пёрышка не нашёл. Выехал из города, а навстречу старенький старичок.
— Здорово, дедушка!
— Здравствуй, милый! Куда путь-дорогу держишь?
— К себе, дедушка, в деревню. Да вот горе у меня: младшая дочка наказывала купить пёрышко Финиста — ясна сокола, а я не нашёл.
— Есть у меня такое пёрышко, да оно заветное; но для доброго человека, куда ни шло, отдам.
Вынул дедушка пёрышко и подаёт, а оно самое обыкновенное. Едет крестьянин и думает: «Что в нём Марьюшка нашла хорошего!»
Привёз старик подарки дочкам; старшая и средняя наряжаются да над Марьюшкой смеются:
— Как была ты дурочкой, так и есть. Нацепи своё пёрышко в волосы да красуйся!
Промолчала Марьюшка, отошла в сторону; а когда все спать полегли, бросила Марьюшка пёрышко на пол и проговорила:
— Любезный Финист — ясный сокол, явись ко мне, жданный мой жених!
И явился ей молодец красоты неописанной. К утру молодец ударился об пол и сделался соколом. Отворила ему Марьюшка окно, и улетел сокол к синему небу.

Три дня Марьюшка привечала к себе молодца; днём он летает соколом по синему поднебесью, а к ночи прилетает к Марьюшке и делается добрым молодцем.
На четвёртый день сёстры злые заметили — наговорили отцу на сестру.
— Милые дочки, — говорит отец, — смотрите лучше за собой.
«Ладно, — думают сёстры, — посмотрим, как будет дальше».
Натыкали они в раму острых ножей, а сами притаились, смотрят.
Вот летит ясный сокол. Долетел до окна и не может попасть в комнату Марьюшки. Бился-бился, всю грудь изрезал, а Марьюшка спит и не слышит. И сказал тогда сокол:
— Кому я нужен, тот меня найдёт. Но это будет нелегко. Тогда меня найдёшь, когда трое башмаков
железных износишь, трое посохов железных изломаешь, трое колпаков железных порвёшь.
Услышала это Марьюшка, вскочила с кровати, посмотрела в окно, а сокола нет, и только кровавый след на окне остался. Заплакала Марьюшка горькими слезами — смыла слёзками кровавый след и стала ещё краше.
Пошла она к отцу и проговорила:
— Не брани меня, батюшка, отпусти в путь-дорогу дальнюю. Жива буду — свидимся, умру — так, знать, на роду написано.
Жалко было отцу отпускать любимую дочку, но делать нечего — отпустил.
Заказала Марьюшка трое башмаков железных, трое посохов железных, трое колпаков железных и отправилась в путь-дорогу дальнюю, искать желанного Фини-ста — ясна сокола. Шла она чистым полем, шла тёмным лесом, высокими горами. Птички весёлыми песнями ей сердце радовали, ручейки лицо белое умывали, леса тёмные привечали. И никто не мог Марьюшку тронуть: волки серые, медведи, лисицы — все звери к ней сбегались. Износила она башмаки железные, посох железный изломала и колпак железный порвала.
И вот выходит Марьюшка на поляну и видит: стоит избушка на курьих ножках — вертится. Говорит Марьюшка:
— Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом! Мне в тебя лезть, хлеба есть.
Повернулась избушка к лесу задом, к Марьюшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и видит: сидит там Баба-яга, костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос.
Увидела Баба-яга Марьюшку, зашумела:
— Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль отдела лытаешь?
— Ищу, бабушка, Финиста — ясна сокола.
— О красавица, долго тебе искать! Твой ясный сокол за тридевять земель, в тридевятом государстве. Опоила его зельем царица-волшебница и женила на себе. Но я тебе помогу. Вот тебе серебряное блюдечко и золотое яичко. Когда придёшь в тридевятое царство, наймись работницей к царице. Покончишь работу — бери блюдечко, клади золотое яичко, само будет кататься. Станут покупать — не продавай. Просись Финиста — ясна сокола повидать.
Поблагодарила Марьюшка Бабу-ягу и пошла. Потемнел лес, страшно стало Марьюшке, боится и шагнуть, а навстречу кот. Прыгнул к Марьюшке и замурлыкал:
— Не бойся, Марьюшка, иди вперёд. Будет ещё страшнее, а ты иди и иди, не оглядывайся.
Потёрся кот спинкой и был таков, а Марьюшка пошла дальше. А лес стал ещё темней. Шла, шла Марьюшка, сапоги железные износила, посох поломала, колпак порвала и пришла к избушке на курьих ножках. Вокруг тын, на кольях черепа, и каждый череп огнём горит.
Говорит Марьюшка:
— Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом! Мне в тебя лезть, хлеба есть.
Повернулась избушка к лесу задом, к Марьюшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и видит: сидит там Баба-яга, костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос.
Увидела Баба-яга Марьюшку, зашумела:
— Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела лытаешь?
— Ищу, бабушка, Финиста — ясна сокола.
— А у моей сестры была?
— Была, бабушка.
— Ладно, красавица, помогу тебе. Бери серебряные пяльцы, золотую иголочку. Иголочка сама будет вышивать серебром по малиновому бархату. Будут покупать — не продавай. Просись Финиста — ясна сокола повидать.
Поблагодарила Марьюшка Бабу-ягу и пошла. А в лесу стук, гром, свист, черепа лес освещают. Страшно стало Марьюшке. Глядь, собака бежит:
— Ав, ав, Марьюшка, не бойся, родная, иди! Будет ещё страшнее, не оглядывайся.
Сказала и была такова. Пошла Марьюшка, а лес стал ещё темнее. За ноги её цепляет, за рукава хватает… Идёт Марьюшка, идёт и назад не оглянётся.
Долго ли, коротко ли шла — башмаки железные износила, посох железный поломала, колпак железный порвала. Вышла на полянку, а на полянке избушка на курьих ножках, вокруг тын, а на кольях лошадиные черепа; каждый череп огнём горит.
Говорит Марьюшка:
— Избушка, избушка, встань к лесу задом, а ко мне передом!
Повернулась избушка к лесу задом, а к Марьюшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и видит: сидит Баба-яга, костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос. Сама чёрная, а во рту один клык торчит.
Увидела Баба-яга Марьюшку, зашумела:
— Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела лытаешь?
— Ищу, бабушка, Финиста — ясна сокола.
— Трудно, красавица, тебе будет его отыскать, да я помогу. Вот тебе серебряное донце, золотое веретёнце. Бери в руки, само прясть будет, потянется нитка не простая, а золотая.
— Спасибо тебе, бабушка.
— Ладно, спасибо после скажешь, а теперь слушай, что тебе накажу: будут золотое веретёнце
покупать — не продавай, а просись Финиста — ясна сокола повидать.
Поблагодарила Марьюшка Бабу-ягу и пошла, а лес зашумел, загудел; поднялся свист, совы закружились, мыши из нор повылезли — да все на Марьюшку. И видит Марьюшка — бежит навстречу серый волк.
— Не горюй, — говорит он, — а садись на меня и не оглядывайся.
Села Марьюшка на серого волка, и только её и видели. Впереди степи широкие, луга бархатные, реки медовые, берега кисельные, горы в облака упираются. А Марьюшка скачет и скачет. И вот перед Марьюшкой хрустальный терем. Крыльцо резное, оконца узорчатые, а в оконце царица глядит.
— Ну, — говорит волк, — слезай, Марьюшка, иди и нанимайся в прислуги.
Слезла Марьюшка, узелок взяла, поблагодарила волка и пошла к хрустальному дворцу. Поклонилась Марьюшка царице и говорит:
— Не знаю, как вас звать, как величать, а не нужна ли вам будет работница?
Отвечает царица:
— Давно я ищу работницу, но такую, которая могла бы прясть, ткать, вышивать.
— Всё это я могу делать.
— Тогда проходи и садись за работу.
И стала Марьюшка работницей. День работает, а наступает ночь — возьмёт Марьюшка серебряное блюдечко и золотое яичко и скажет:
— Катись, катись, золотое яичко, по серебряному блюдечку, покажи мне моего милого.
Покатится яичко по серебряному блюдечку, и предстанет Финист — ясный сокол. Смотрит на него Марьюшка и слезами заливается:
— Финист мой, Финист — ясный сокол, зачем ты меня оставил одну, горькую, о тебе плакать!
Подслушала царица её слова и говорит:
— Продай ты мне, Марьюшка, серебряное блюдечко и золотое яичко.
— Нет, — говорит Марьюшка, — они непродажные. Могу я тебе их отдать, если позволишь на Финиста — ясна сокола поглядеть.
Подумала царица, подумала.
— Ладно, — говорит, — так и быть. Ночью, как он уснёт, я тебе его покажу.
Наступила ночь, и идёт Марьюшка в спальню к Фи-нисту — ясну соколу. Видит она — спит её сердечный друг сном непробудным. Смотрит Марьюшка — не насмотрится, целует в уста сахарные, прижимает к груди белой, — спит, не пробудится сердечный друг.
Наступило утро, а Марьюшка не добудилась милого… Целый день работала Марьюшка, а вечером взяла серебряные пяльцы да золотую иголочку. Сидит вышивает, сама приговаривает:
— Вышивайся, вышивайся, узор, для Финиста — ясна сокола. Было бы чем ему по утрам вытираться.
Подслушала царица и говорит:
— Продай, Марьюшка, серебряные пяльцы, золотую иголочку.
— Я не продам, — говорит Марьюшка, — а так отдам, разреши только с Финистом — ясным соколом свидеться.
Подумала та, подумала.
—Ладно, — говорит, — так и быть, приходи ночью. Наступает ночь. Входит Марьюшка в спаленку к Фи-
нисту — ясну соколу, а тот спит сном непробудным.
—Финистты мой, ясный сокол, встань, пробудись! Спит Финист — ясный сокол крепким сном. Будила
его Марьюшка — не добудилась.
Наступает день.
Сидит Марьюшка за работой, берёт в руки серебряное донце, золотое веретёнце. А царица увидала:
—Продай да продай!
— Продать не продам, а могу и так отдать, если позволишь с Финистом — ясным соколом хоть часок побыть.
—Ладно, — говорит та.
А сама думает: «Всё равно не разбудит».
Настала ночь. Входит Марьюшка в спальню к Фини-сту — ясну соколу, а тот спит сном непробудным.
—Финистты мой, ясный сокол, встань, пробудись! Спит Финист, не просыпается.
Будила, будила — никак не может добудиться, а рассвет близко.
Заплакала Марьюшка:
— Любезный ты мой Финист — ясный сокол, встань, пробудись, на Марьюшку свою погляди, к сердцу своему её прижми!
Упала Марьюшкина слеза на голое плечо Финиста — ясна сокола и обожгла. Очнулся Финист — ясный сокол, осмотрелся и видит Марьюшку. Обнял её, поцеловал:
— Неужели это ты, Марьюшка! Трое башмаков износила, трое посохов железных изломала, трое колпаков железных поистрепала и меня нашла? Поедем же теперь на родину.
Стали они домой собираться, а царица увидела и приказала в трубы трубить, об измене своего мужа оповестить.
Собрались князья да купцы, стали совет держать, как Финиста — ясна сокола наказать.
Тогда Финист — ясный сокол говорит:
— Которая, по-вашему, настоящая жена: та ли, что крепко любит, или та, что продаёт да обманывает?
Согласились все, что жена Финиста — ясна сокола — Марьюшка.
И стали они жить-поживать да добра наживать. Поехали в своё государство, пир собрали, в трубы затрубили, в пушки запалили, и был пир такой, что и теперь помнят.
Василиса Прекрасная
В некотором царстве жил-был купец. Двенадцать лет жил он в супружестве и прижил только одну дочь, Василису Прекрасную. Когда мать скончалась, девочке было восемь лет. Умирая, купчиха призвала к себе дочку, вынула из-под одеяла куклу, отдала ей и сказала:
— Слушай, Василисушка! Помни и исполни последние мои слова. Я умираю и вместе с родительским благословением оставляю тебе вот эту куклу; береги её всегда при себе и никому не показывай; а когда приключится тебе какое горе, дай ей поесть и спроси у неё совета. Покушает она и скажет тебе, чем помочь несчастью.
Затем мать поцеловала дочку и померла.
После смерти жены купец потужил, как следовало, а потом стал думать, как бы опять жениться. Он был человек хороший; за невестами дело не стало, но больше всех по нраву пришлась ему одна вдовушка. Она была уже в летах, имела своих двух дочерей, почти однолеток Василисе, — стало быть, и хозяйка, и мать опытная. Купец женился на вдовушке, но обманулся и не нашёл в ней доброй матери для своей Василисы. Василиса была первая на всё село красавица; мачеха и сёстры завидовали её красоте, мучили её всевозможными работами, чтоб она от трудов похудела, а от ветру и солнца почернела; совсем житья не было!
Василиса всё переносила безропотно и с каждым днём всё хорошела и полнела, а между тем мачеха с дочками своими худела и дурнела от злости, несмотря на то что они всегда сидели сложа руки, как барыни. Как же это так делалось? Василисе помогала её куколка. Без этого где бы девочке сладить со всею работою! Зато Василиса сама, бывало, не съест, а уж куколке оставит самый лакомый кусочек, и вечером,
как все улягутся, она запрётся в чуланчике, где жила, и потчеваетеё, приговаривая:
— На, куколка, покушай, моего горя послушай! Живу я в доме у батюшки, не вижу себе никакой радости; злая мачеха гонит меня с белого света. Научи ты меня, как мне быть и жить и что делать?
Куколка покушает, да потом и даёт ей советы и утешает в горе, а наутро всякую работу справляет за Василису; та только отдыхает в холо-дочке да рвёт цветочки, а у неё уж и гряды выполоты, и капуста полита, и вода наношена, и печь вытоплена. Куколка ещё укажет Василисе и травку от загару. Хорошо было жить ей с куколкой.
Прошло несколько лет; Василиса выросла и стала невестой. Все женихи в городе присватываются к Василисе; на мачехиных дочерей никто и не посмотрит.
Мачеха злится пуще прежнего и всем женихам отвечает:
— Не выдам меньшой прежде старших!
А проводя женихов, побоями вымещает зло на Василисе.
Вот однажды купцу понадобилось уехать из дому на долгое время по торговым делам. Мачеха и перешла на житьё в другой дом, а возле этого дома был дремучий лес, а в лесу на поляне стояла избушка, а в избушке жила Баба-яга; никого она к себе не
подпускала и ела людей, как цыплят. Перебравшись на новоселье, купчиха то и дело посылала за чем-нибудь в лес ненавистную ей Василису, но эта завсегда возвращалась домой благополучно: куколка указывала ей дорогу и не подпускала к избушке Бабы-яги.
Пришла осень. Мачеха раздала всем трём девушкам вечерние работы: одну заставила кружева плести, другую чулки вязать, а Василису прясть, и всем по урокам.
Погасила огонь во всём доме, оставила только одну свечку там, где работали девушки, и сама легла спать. Девушки работали. Вот нагорело на свечке; одна из мачехиных дочерей взяла щипцы, чтоб поправить светильню, да вместо того, по приказу матери, как будто нечаянно и потушила свечку.
— Что теперь нам делать? — говорили девушки. — Огня нет в целом доме, а уроки наши не кончены. Надо сбегать за огнём к Бабе-яге!
— Мне от булавок светло! — сказала та, что плела кружево. — Я не пойду.
— И я не пойду, — сказала та, что вязала чулок. — Мне от спиц светло!
— Тебе за огнём идти, — закричали обе. — Ступай к Бабе-яге!
И вытолкали Василису из горницы.
Василиса пошла в свой чуланчик, поставила перед куклою приготовленный ужин и сказала:
— На, куколка, покушай да моего горя послушай: меня посылают за огнём к Бабе-яге; Баба-яга съест меня!
Куколка поела, и глаза её заблестели, как две свечки.
— Не бойся, Василисушка! — сказала она. — Ступай, куда посылают, только меня держи всегда при себе. При мне ничего не станется с тобой у Бабы-яги.
Василиса собралась, положила куколку свою в карман и, перекрестившись, пошла в дремучий лес.
Идёт она и дрожит. Вдруг скачет мимо неё всадник: сам белый, одет в белом, конь под ним белый и сбруя на коне белая, — на дворе стало рассветать.
Идёт она дальше, как скачет другой всадник: сам красный, одет в красном и на красном коне, — стало всходить солнце.
Василиса прошла всю ночь и весь день, только к следующему вечеру вышла на полянку, где стояла избушка яги-бабы; забор вокруг избы из человечьих костей, на заборе торчат черепа людские с глазами; вместо дверей у ворот — ноги человечьи, вместо запоров — руки, вместо замка — рот с острыми зубами. Василиса обомлела от ужаса и стала как вкопанная. Вдруг едет опять всадник: сам чёрный, одет во всём чёрном и на
чёрном коне; подскакал к воротам Бабы-яги и исчез, как сквозь землю провалился, — настала ночь. Но темнота продолжалась недолго: у всех черепов на заборе засветились глаза, и на всей поляне стало светло, как середи дня. Василиса дрожала со страху, но, не зная, куда бежать, оставалась на месте.
Скоро послышался в лесу страшный шум: деревья трещали, сухие листья хрустели; выехала из лесу Баба-яга — в ступе едет, пестом погоняет, помелом след заметает. Подъехала к воротам, остановилась и, обнюхав вокруг себя, закричала:
— фу, фу! Русским духом пахнет! Кто здесь?
Василиса подошла к старухе со страхом и, низко поклонясь, сказала:
— Это я, бабушка! Мачехины дочери прислали меня за огнём к тебе.
— Хорошо, — сказала Баба-яга, — знаю я их, поживи ты наперёд да поработай у меня, тогда и дам тебе огня; а коли нет, так я тебя съем!
Потом обратилась к воротам и вскрикнула:
— Эй, запоры мои крепкие, отомкнитесь; ворота мои широкие, отворитесь!
Ворота отворились, а Баба-яга въехала, посвистывая, за нею вошла Василиса, а потом опять всё заперлось.
Войдя в горницу, Баба-яга растянулась и говорит Василисе:
— Подавай-ка сюда, что там есть в печи: я есть хочу.
Василиса зажгла лучину от тех черепов, что на заборе, начала таскать из печки да подавать яге кушанье, а кушанья настряпано было человек на десять; из погреба принесла она квасу, мёду, пива и вина. Всё съела, всё выпила старуха; Василисе оставила только щец немножко, краюшку хлеба да кусочек поросятины.
Стала яга-баба спать ложиться и говорит:
— Когда завтра я уеду, ты смотри — двор вычисти, избу вымети, обед состряпай, бельё приготовь да пойди в закром, возьми четверть пшеницы и очисть её от чернушки. Да чтоб всё было сделано, а не то — съем тебя!
После такого наказу Баба-яга захрапела; а Василиса поставила старухины объедки перед куклою, залилась слезами и говорила:
— На, куколка, покушай, моего горя послушай! Тяжёлую дала мне яга-баба работу и грозится съесть меня, коли всего не исполню; помоги мне!
Кукла ответила:
— Не бойся, Василиса Прекрасная! Поужинай, по-молися да спать ложися; утро мудреней вечера!
Ранёшенько проснулась Василиса, а Баба-яга уже встала, выглянула в окно: у черепов глаза потухают; вот мелькнул белый всадник — и совсем рассвело.
Баба-яга вышла на двор, свистнула — перед ней явилась ступа с пестом и помелом. Промелькнул красный всадник — взошло солнце. Баба-яга села в ступу и выехала со двора, пестом погоняет, помелом след заметает. Осталась Василиса одна, осмотрела дом Бабы-яги, подивилась изобилью во всём и остановилась в раздумье: за какую работу ей прежде всего приняться. Глядит, а вся работа уже сделана; куколка выбирала из пшеницы последние зёрна чернушки.
— Ах ты, избавительница моя! — сказала Василиса куколке. — Ты от беды меня спасла.
— Тебе осталось только обед состряпать, — отвечала куколка, влезая в карман Василисы. — Состряпай с богом да и отдыхай на здоровье!
К вечеру Василиса собрала на стол и ждёт Бабу-ягу. Начало смеркаться, мелькнул за воротами чёрный всадник — и совсем стемнело; только светились глаза у черепов. Затрещали деревья, захрустели листья — едет Баба-яга. Василиса встретила её.
— Всё ли сделано? — спрашивает яга.
— Изволь посмотреть сама, бабушка! — молвила Василиса.
Баба-яга всё осмотрела, подосадовала, что не на что рассердиться, и сказала:
— Ну хорошо!
Потом крикнула:
— Верные мои слуги, сердечные други, смелите мою пшеницу!
Явились три пары рук, схватили пшеницу и унесли вон из глаз. Баба-яга наелась, стала ложиться спать и опять дала приказ Василисе:
— Завтра сделай ты то же, что и нынче, да сверх того возьми из закрома мак да очисти его от земли по зёрнышку, вишь, кто-то по злобе земли в него намешал!
Сказала старуха, повернулась к стене и захрапела, а Василиса принялась кормить свою куколку. Куколка поела и сказала ей по-вчерашнему:
— Молись Богу да ложись спать: утро вечера мудренее, всё будет сделано, Василисушка!
Наутро Баба-яга опять уехала в ступе со двора, а Василиса с куколкой всю работу тотчас исправили. Старуха воротилась, оглядела всё и крикнула:
— Верные мои слуги, сердечные други, выжмите из маку масло!
Явились три пары рук, схватили мак и унесли из глаз. Баба-яга села обедать; она ест, а Василиса стоит молча.
— Что ж ты ничего не говоришь со мною? — сказала Баба-яга. — Стоишь как немая?
— Не смела, — отвечала Василиса, — а если позволишь, то мне хотелось бы спросить тебя кой о чём.
— Спрашивай; только не всякий вопрос к добру ведёт: много будешь знать, скоро состареешься!
— Я хочу спросить тебя, бабушка, только о том, что видела: когда я шла к тебе, меня обогнал всадник на белом коне, сам белый и в белой одежде: кто он такой?
— Это день мой ясный, — отвечала Баба-яга.
— Потом обогнал меня другой всадник на красном коне, сам красный и весь в красном одет; это кто такой?
— Это моё солнышко красное! — отвечала Баба-яга.
— А что значит чёрный всадник, который обогнал меня у самых твоих ворот, бабушка?
— Это ночь моя тёмная — всё мои слуги верные!
Василиса вспомнила о трёх парах рук и молчала.
— Что жты ещё не спрашиваешь? — молвила Баба-яга.
— Будет с меня и этого; сама ж ты, бабушка, сказала, что много узнаешь — состареешься.
— Хорошо, — сказала Баба-яга, — что ты спрашиваешь только о том, что видела за двором, а не во дворе! Я не люблю, чтоб у меня сор из избы выносили, и слишком любопытных ем! Теперь я тебя спрошу: как успеваешь ты исполнять работу, которую я задаю тебе?
— Мне помогает благословение моей матери, — отвечала Василиса.
— Так вот что! Убирайся же ты от меня, благословенная дочка! Не нужно мне благословенных.
Вытащила она Василису из горницы и вытолкала за ворота, сняла с забора один череп с горящими глазами и, наткнув на палку, отдала ей и сказала:
— Вот тебе огонь для мачехиных дочек, возьми его; они ведь за этим тебя сюда и прислали.
Бегом пустилась Василиса при свете черепа, который погас только с наступлением утра, и наконец
к вечеру другого дня добралась до своего дома. Подходя к воротам, она хотела было бросить череп. «Верно, дома, — думает себе, — уж больше в огне не нуждаются». Но вдруг послышался глухой голос из черепа:
— Не бросай меня, неси к мачехе!
Она взглянула на дом мачехи и, не видя ни в одном окне огонька, решилась идти туда с черепом. Впервые встретили её ласково и рассказали, что с той поры, как она ушла, у них не было в доме огня: сами высечь никак не могли, а который огонь приносили от соседей — тот погасал, как только входили с ним в горницу.
— Авось твой огонь будет держаться! — сказала мачеха.
Внесли череп в горницу; а глаза из черепа так и глядят на мачеху и её дочерей, так и жгут! Те было прятаться, но куда ни бросятся — глаза всюду за ними так и следят; к утру совсем сожгло их в уголь; одной Василисы не тронуло.
Поутру Василиса зарыла череп в землю, заперла дом на замок, пошла в город и попросилась на житьё к одной безродной старушке; живёт себе и поджидает отца. Вот как-то говорит она старушке:
— Скучно мне сидеть без дела, бабушка! Сходи, купи мне льну самого лучшего; я хоть прясть буду.
Старушка купила льну хорошего; Василиса села за дело, работа так и горит у неё, и пряжа выходит ровная да тонкая, как волосок. Набралось пряжи много; пора бы и за тканьё приниматься, да таких берд не найдут, чтобы годились на Василисину пряжу; никто не берётся и сделать-то. Василиса стала просить свою куколку, та и говорит:
— Принеси-ка мне какое-нибудь старое бердо, да старый челнок, да лошадиной гривы; я всё тебе смастерю.
Василиса добыла всё, что надо, и легла спать, а кукла за ночь приготовила славный стан. К концу зимы
и полотно выткано, да такое тонкое, что сквозь иглу вместо нитки продеть можно. Весною полотно выбелили, и Василиса говорит старухе:
— Продай, бабушка, это полотно, а деньги возьми себе.
Старуха взглянула на товар и ахнула:
— Нет, дитятко! Такого полотна, кроме царя, носить некому; понесу во дворец.
Пошла старуха к царским палатам да всё мимо окон похаживает. Царь увидал и спросил:
— Что тебе, старушка, надобно?
— Ваше царское величество, — отвечает старуха, — я принесла диковинный товар; никому, окроме тебя, показать не хочу.
Царь приказал впустить к себе старуху и как увидел полотно — вздивовался.
— Что хочешь за него? — спросил царь.
— Ему цены нет, царь-батюшка! Я тебе в дар его принесла.
Поблагодарил царь и отпустил старуху с подарками. Стали царю из того полотна сорочки шить; вскроили, да нигде не могли найти швеи, которая взялась бы их работать. Долго искали; наконец царь позвал старуху и сказал:
— Умела ты напрясть и соткать такое полотно, умей из него и сорочки сшить.
— Не я, государь, пряла и соткала полотно, — сказала старуха, — это работа приёмыша моего — девушки.
— Ну так пусть и сошьёт она!
Воротилась старушка домой и рассказала обо всём Василисе.
— Я знала, — говорит ей Василиса, — что эта работа моих рук не минует.
Заперлась в свою горницу, принялась за работу; шила она не покладываючи рук, и скоро дюжина сорочек была готова.
Старуха понесла к царю сорочки, а Василиса умылась, причесалась, оделась и села под окном. Сидит себе и ждёт, что будет. Видит: на двор к старухе идёт царский слуга; вошёл в горницу и говорит:
— Царь-государь хочет видеть искусницу, что работала ему сорочки, и наградить её из своих царских рук.
Пошла Василиса и явилась пред очи царские. Как увидел царь Василису Прекрасную, так и влюбился в неё без памяти.
—Нет, — говорит он, — красавица моя! Не расстанусь я с тобою; ты будешь моей женою.
Тут взял царь Василису за белые руки, посадил её подле себя, а там и свадебку сыграли. Скоро воротился и отец Василисы, порадовался об её судьбе и остался жить при дочери. Старушку Василиса взяла к себе, а куколку по конец жизни своей всегда носила в кармане.
Царевна — лягушка
некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, и было у него три сына. Младшего звали Иван-царевич.
Позвал однажды царь сыновей и говорит им:
— Дети мои милые! Вы теперь все на возрасте, пора вам и о невестах подумать!
— За кого же нам, батюшка, посвататься?
— А вы возьмите по стреле, натяните свои тугие луки и пустите стрелы в разные стороны. Где стрела упадёт — там и сватайтесь.
Вышли братья на широкий отцовский двор, натянули свои тугие луки и выстрелили.
Пустил стрелу старший брат — упала она на боярский двор, против девичьего терема, и подняла её боярская дочь.
Пустил стрелу средний брат — полетела стрела к богатому купцу во двор и упала у красного крыльца. А на том крыльце стояла дочь купеческая, она и подняла стрелу.
Пустил стрелу Иван-царевич — полетела его стрела прямо в топкое болото, и подняла её лягушка-квакушка…
Старшие братья как пошли искать свои стрелы, сразу нашли их: один — в боярском тереме, другой — на купеческом дворе. А Иван-царевич долго не мог найти своей стрелы. Два дня ходил он по лесам и по горам, а на третий день зашёл в вязкое болото. Смотрит — сидит там на кочке лягушка-квакушка, его стрелу держит.
Иван-царевич хотел было бежать и отступиться от своей находки, а лягушка и говорит:
— Ква-ква, Иван-царевич! Поди ко мне, бери свою стрелу, а меня возьми замуж.
Опечалился Иван-царевич и говорит:
— Как же я тебя замуж возьму? Меня люди засмеют!
— Возьми, Иван-царевич, жалеть не будешь!
Подумал-подумал Иван-царевич, взял лягушку-ква-
кушку, завернул её в платочек и принёс во дворец.
Пришли старшие братья к отцу, рассказывают, куда чья стрела попала.
Рассказал и Иван-царевич. Стали братья над ним смеяться, а отец говорит:
— Бери квакушку — ничего не поделаешь!
Вот сыграли три свадьбы, поженились царевичи: старший — на боярышне, средний — на купеческой дочери, а Иван-царевич — на лягушке-квакушке.
На другой день после свадьбы призвал царь своих сыновей и говорит:
— Ну, сынки мои дорогие, теперь вы все трое женаты. Хочется мне узнать, умеют ли ваши жёны хлебы
печь? Пусть они к завтрему испекут мне по караваю мягкого белого хлеба.
Поклонились царевичи отцу и пошли.
Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
— Ква-ква, Иван-царевич, — говорит лягушка-квакушка, — что ты так запечалился? Или услышал от своего отца слово неласковое?
— Как мне не печалиться! — отвечает Иван-царевич. — Приказал мой батюшка, чтобы ты сама испекла к завтрему каравай мягкого белого хлеба…
— Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать-почивать: утро вечера мудренее!
Уложила квакушка царевича спать, а сама сбросила с себя лягушачью кожу и обернулась красной девицей Василисой Премудрой — такой красавицей, что ни в сказке сказать, ни пером описать!
Взяла она частые решета, мелкие сита, просеяла муку пшеничную, замесила тесто белое, испекла каравай — рыхлый да мягкий, изукрасила каравай разными узорами мудрёными: по бокам — города с дворцами, садами да башнями, сверху — птицы летучие, снизу — звери рыскучие.
Утром будит квакушка Ивана-царевича:
—Пора, Иван-царевич, вставай, каравай неси!
Глянул царевич на каравай — диву дался: никогда
таких не видывал!
Положил каравай на золотое блюдо, понёс к отцу.
Пришли и старшие царевичи, принесли свои караваи, только у них и посмотреть не на что: у боярской дочки хлеб подгорел, у купеческой — сырой да кособокий получился.
Царь сначала принял каравай у старшего царевича, взглянул и приказал отнести псам дворовым.
Принял у среднего, взглянул и сказал:
— Такой каравай только от большой нужды будешь есть!
Дошла очередь и до Ивана-царевича. Принял царь от него каравай и сказал:
— Вот этот хлеб только в большие праздники есть!
И тут же дал сыновьям новый приказ:
— Хочется мне знать, как умеют ваши жёны рукодельничать. Возьмите шёлку, золота и серебра, и пусть они своими руками к завтрему выткут мне по ковру!
Вернулись старшие царевичи к своим жёнам, передали им царский приказ. Стали жёны кликать мамушек, нянюшек да красных девушек, — чтобы пособили им ткать ковры. Тотчас мамушки, нянюшки да красные девушки собрались и принялись ковры ткать да вышивать — кто серебром, кто золотом, кто шёлком…
А Иван-царевич воротился домой невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
— Ква-ква, Иван-царевич, — говорит квакушка, — почему так печалишься? Или услышал от отца своего слово недоброе?
— Как мне не печалиться! — отвечает Иван-царевич. — Батюшка приказал за одну ночь соткать ему ковёр узорчатый!
— Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать: утро вечера мудренее!
Уложила его квакушка спать, а сама сбросила с себя лягушачью кожу, обернулась красной девицей Василисой Премудрой и стала ковёр ткать. Где кольнёт иглой раз — цветок зацветёт, где кольнёт другой раз — хитрые узоры идут, где кольнёт третий — птицы летят…
Солнышко ещё не взошло, а ковёр уж готов.
Утром проснулся Иван-царевич, глянул на ковёр, да так и ахнул: такой этот ковёр чудесный, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать!..
Вот пришли все три брата к царю, принесли каждый свой ковёр. Царь прежде взял ковёр у старшего царевича, посмотрел и молвил:
— Только у ворот его стелить!
Принял от среднего, посмотрел и сказал:
— Этим ковром только от дождя лошадей покрывать!
Принял от Ивана-царевича, взглянул и сказал:
— А вот этот ковёр в моей горнице по большим праздникам расстилать!
И тут же отдал царь новый приказ: чтобы все три царевича явились к нему на пир со своими жёнами: хочет царь посмотреть, которая из них лучше танцует.
Отправились царевичи к своим жёнам.
Идёт Иван-царевич, печалится, сам думает: «Как поведу я мою квакушку на царский пир?»
Пришёл он, а квакушка спрашивает его:
— Что опять, Иван-царевич, невесел, ниже плеч буй-ну голову повесил? О чём запечалился?
— Как мне не печалиться! — говорит Иван-царевич. — Батюшка приказал, чтобы я тебя завтра к нему на пир привёз…
— Не горюй, Иван-царевич! Ложись-ка да спи: утро вечера мудренее!
На другой день, как пришло время ехать на пир, квакушка и говорит царевичу:
— Ну, Иван-царевич, отправляйся один на царский пир, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром, не пугайся, скажи: «Это, видно, моя лягушонка в коробчонке едет!»
Пошёл Иван-царевич к царю на пир один.
А старшие братья пришли во дворец со своими жёнами, разодетыми, разубранными. Стоят да над Ива-ном-царевичем посмеиваются:
— Что же ты, брат, без жены явился? Хоть бы в платочке её принёс, дал бы нам всем послушать, как она квакает!
Вдруг поднялся великий стук да гром — весь дворец затрясся-зашатался. Все гости переполошились, испугались, повскакали со своих мест — не знают, что и делать. А Иван-царевич говорит:
— Не бойтесь, гости дорогие! Это, видно, моя лягушонка в своём коробчонке едет!
Подбежали все к окнам и видят: бегут скороходы, скачут конники, а вслед за ними едет золочёная карета, парой гнедых коней запряжена. Подъехала карета к крыльцу, и вышла из неё не лягушка, а Василиса Премудрая — сама, как солнце ясное, светится.
Все на неё дивятся, любуются, от удивления слова вымолвить не могут…
Взяла Василиса Премудрая Ивана-царевича за руки, и сели они за столы дубовые, за скатерти узорчатые…
Стали гости есть, пить, веселиться.
Василиса Премудрая из кубка пьёт — не допивает, остатки себе за левый рукав выливает. Покушала лебедя жареного — косточки за правый рукав бросила.
Жёны старших царевичей увидели это — и туда же: чего не допьют — в рукав льют, чего не доедят — в другой кладут. А к чему, зачем — того и сами не знают.
Как встали гости из-за стола, заиграла музыка, начались танцы. Пошла Василиса Премудрая танцевать с Иваном-царевичем. Махнула левым рукавом — стало озеро, махнула правым — поплыли по нему белые лебеди. Царь и все гости диву дались. А как перестала она танцевать, всё исчезло: и озеро, и белые лебеди…
Пошли танцевать жёны старших царевичей.
Как махнули своими левыми рукавами — всех гостей забрызгали; как махнули правыми — костями-огрызками осыпали, самому царю чуть глаз не выбили. Рассердился царь и приказал их выгнать вон из горницы.
Когда пир был на исходе, Иван-царевич улучил минутку и побежал домой. Разыскал лягушачью кожу и спалил её на огне.

Приехала Василиса Премудрая домой, хватилась — нет лягушачьей кожи! Бросилась она искать её. Искала, искала, не нашла и говорит Ивану-царевичу:
— Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Зачем спалил мою лягушачью кожу? Если бы ты ещё три дня подождал, я бы вечно твоею была. Атеперь прощай, разыскивай меня за тридевять земель, за тридевять морей, в тридесятом царстве, в подсолнечном государстве, у Кощея Бессмертного. Как три пары железных сапог износишь, как три железных хлеба изгрызёшь, — только тогда и разыщешь меня…
Сказала, обернулась белой лебедью и улетела в окно.
Загоревал Иван-царевич неутешно. Снарядился, взял лук да стрелы, надел железные сапоги, положил в заплечный мешок три железных хлеба и пошёл искать жену свою, Василису Премудрую.
Долго ли шёл, коротко ли, близко ли, далеко ли — скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается — две пары железных сапог протёр, два железных хлеба сглодал. Повстречал он как-то раз старого старичка.
— Здравствуй, дедушка! — говорит Иван-царевич.
— Здравствуй, добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?
Рассказал Иван-царевич старичку своё горе.
— Эх, Иван-царевич, — говорит старичок, — зачем же ты лягушачью кожу спалил? Не ты её надел, не тебе её и снимать было! Василиса Премудрая хитрей-мудрей отца своего, Кощея Бессмертного, уродилась, он за то разгневался на неё и приказал ей три года квакушею быть. Ну, да делать нечего, словами беды не поправишь. Вот тебе клубочек: куда он покатится, туда и ты иди.
Поблагодарил Иван-царевич старичка и пошёл за клубочком.
Катится клубочек по высоким горам, катится по тёмным лесам, катится по зелёным лугам, катится по топким болотам, катится по глухим местам, а Иван-царевич всё идёт да идёт за ним — не остановится, не сядет.
Шёл-шёл, третью пару железных сапог истёр, третий железный хлеб изгрыз и пришёл в дремучий бор. Попадается ему навстречу медведь.
«Дай убью медведя! — думает Иван-царевич. — Ведь у меня никакой еды нет».
Прицелился он, а медведь вдруг и говорит ему человеческим голосом:
— Не убивай меня, Иван-царевич! Когда-нибудь я пригожусь тебе.
Не тронул Иван-царевич медведя, пожалел, пошёл дальше.
Идёт он чистым полем, глядь, — а над ним летит большой селезень. Иван-царевич натянул лук, хотел было пустить в селезня острую стрелу, а селезень и говорит ему по-человечьи:
— Не убивай меня, Иван-царевич! Будет время — я тебе пригожусь.
Пожалел Иван-царевич селезня — не тронул его, пошёл дальше голодный.
Вдруг бежит навстречу ему косой заяц.
«Убью этого зайца! — думает царевич. — Очень уж есть хочется…»
Натянул свой тугой лук, стал целиться, а заяц говорит ему человеческим голосом:
— Не губи меня, Иван-царевич! Будет время, я тебе пригожусь.
И его пожалел Иван-царевич, пошёл дальше.
Вышел он к синему морю и видит: на берегу, на жёлтом песке, лежит-издыхает щука-рыба. Говорит Иван-царевич:
— Ну, сейчас эту щуку съем! Мочи моей больше нет — так есть хочется!
— Ах, Иван-царевич, — молвила щука, — сжалься надо мной, — не ешь меня, брось лучше в синее море!
Сжалился Иван-царевич над щукой, бросил её в море, а сам пошёл берегом за своим клубочком.
Долго ли, коротко ли — прикатился клубочек в лес, к избушке. Стоит та избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается. Говорит Иван-царевич:
— Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом!
Избушка по его словам повернулась к лесу задом, а к щ
нему передом. Вошёл Иван-царевич в избушку и видит: лежит на печи Баба-яга, костяная нога. Увидела она царевича и говорит:
— Зачем ко мне пожаловал, добрый молодец? Волей или неволей?
— Ах, Баба-яга, костяная нога, ты бы меня накормила, напоила да в бане выпарила, тогда бы и выспрашивала!
—И то правда! — отвечает Баба-яга.
Накормила она Ивана-царевича, напоила, в бане выпарила, а царевич рассказал ей, что ищет он жену свою, Василису Премудрую.
— Знаю, знаю! — говорит Баба-яга. — Она теперь у злодея Кощея Бессмертного. Трудно будет её достать, нелегко с Кощеем сладить:
его ни стрелой, ни мечом не убьёшь. Потому он никого и не боится.
— Да есть ли где его смерть?
— Его смерть — на конце иглы, та игла — в яйце; то яйцо — в утке; та утка — в зайце; тот заяц — в кованом ларце, а тот ларец — на вершине старого дуба. А дуб тот в дремучем лесу растёт.
Рассказала Баба-яга Ивану-царевичу, как к тому дубу пробраться. Поблагодарил её царевич и пошёл.
Долго он по дремучим лесам пробирался, в топях болотных вяз и пришёл наконец к Кощееву дубу. Стоит тот дуб, вершиной в облака упирается, корни на сто вёрст в земле раскинул, ветками красное солнце закрыл. А на самой его вершине — кованый ларец.
Смотрит Иван-царевич на дуб и не знает, что ему делать, как ларец достать…
«Эх, — думает, — где-то медведь? Он бы мне помог!..»
Только подумал, а медведь тут как тут: прибежал и выворотил дуб с корнями. Ларец упал с вершины и разбился на мелкие кусочки. Выбежал из ларца заяц и пустился наутёк.
«Где-то мой заяц? — думает царевич. — Он этого зайца непременно догнал бы…»
Не успел подумать, а заяц тут как тут: догнал другого зайца, ухватил и разорвал пополам.
Вылетела из того зайца утка и поднялась высоко-высоко в небо. «Где-то мой селезень?» — думает царевич. А уж селезень за уткой летит — прямо в голову клюёт. Выронила утка яйцо, и упало то яйцо в синее море…
Загоревал Иван-царевич, стоит на берегу и говорит:
— Где-то моя щука? Она достала бы мне яйцо со дна морского!
Вдруг подплывает к берегу щука-рыба и держит в зубах яйцо:
— Получай, Иван-царевич!
Обрадовался царевич, разбил яйцо, достал иглу и отломил у неё кончик. И только отломил — умер Кощей Бессмертный, мелким прахом рассыпался.
Пошёл Иван-царевич в Кощеевы палаты. Вышла тут к нему Василиса Премудрая и говорит:
— Ну, Иван-царевич, сумел ты меня найти-разы-скать, теперь я твоя весь век буду!
Выбрал Иван-царевич лучшего скакуна из Кощеевой конюшни, сел на него с Василисой Премудрой и воротился в своё царство-государство.
И стали они жить дружно, в любви и согласии.

В серию «Все лучшие сказки» вошли самые известные произведения из сокровищницы детской классики. Созданные великими писателями или народной фантазией, они переносят маленьких читателей в волшебный мир, где живут принцы и принцессы, гномы и великаны, феи и колдуньи, разговаривают звери, в мир, где всегда побеждает добро, а зло бывает наказано!