Книга: «Алёша Попович» Мария Акимова

Алёша Попович едет в Киев
В славном городе Ростове у попа соборного Леонтия родился единственный сын. Нарекли его Алешенькой, а прозвали Поповичем. Рос Алешенька не по дням, по часам — другие мальцы
только на ножки вставать учатся, а он, гляди, уже бегает; другие первый шажочек делают, а он уже в седло вскочил. И силе-то его удивлялся люд, но пуще силы дивился ловкости.
Вырос славным молодцем Алеша — и мечом владеет, и палицей. Пришел он к отцу, упал в ноги:
— Дай мне, батюшка, благословение на дальнюю путь-дорогу. Хочется мне ехать в чисто поле раздольное, хочется повидать море синее, пострелять гусей да уток в тихих заводях. Соберу дружину себе добрую, посмотрю на белый свет, на Божий мир.
Мудрым был ростовский поп Леонтий, понимал: не удержать на месте резвых ног, не прогнать мечтания из буйной головы, дал он чаду единственному родительское благословение.
Повеселел Алеша, собрал под свою руку добрых парубков и пошел со дружиной храброю на конюший двор. Брали там они ретивых коней, седлали седлами черкесскими, серебряными пластинами украшенными, затягивали подпруги шелковые, застегивали костылечки булатные, а сами приговаривали:
— Уж вы кони наши, кони верные, не оставьте вы нас в чистом полюшке, чтобы волки нами не обедали, а вороги над нами не куражились.
Надевали на коней узды тесьмяные, ладно сотканные, прочно сшитые:
— То не ради красы — ради крепости.
Сам Алеша надевал латы кольчужные, застегивал пуговицы жемчужные да нагрудник булатный. И брал он с собою сбрую богатырскую: копье долгомерное, саблю острую, палицу пудовую, в налушник тугой лук вкладывал да стрел каленых дюжину. Как он сел в седло, так весь народ признал, что не видывали воина столь славного.
Поскакала дружина, только пыль столбом. У рек молодцы не стояли, перевоза они не просили, долго ехали — от утра до позднего вечера. А как
вечерняя зорька спустилась, так дорога на три разветвилась: первая вела до города Киева, другая вела до Чернигова, а третья — до моря синего, до серых камней, до тихих заводей, где привольно охотиться на диких птиц.
Сказал тут Алеша Попович:
— Эй, дружина моя добрая! По которой дорожке нам путь лежит? Где нам судьбы искать — в Киеве-городе, аль в Чернигове, аль на море синем?
Отвечала ему дружина храбрая:
— Если ехать нам в Чернигов-град, то найдем мы там вина заморские, вина сладкие да забористые: по одному стаканчику выпьешь — за другим рука сама тянется, а от третьего уж и белый свет не мил. Есть там и калачи мягкие: по одному съешь — и другого захочется, а от третьего только в сон клонит. Есть там девушки хорошие: как одну увидишь — так навек пропал. И не нужно нам станет поля чистого, и не нужен станет Божий мир. Ославит нас Чернигов-град, пойдет та слава недобрая от востока до самого запада, до родного города Ростова, до твоего отца-ро-дителя. Пойдем-ка мы, Алешенька, в Киев, церквям помолимся, монастырям поклонимся.
Так и решили парубки, на дорогу первую поворотили. И не ведали они, что за беда случилась под Киевом: окружила город сила огромная — много тысяч воинов. Сабли их на солнце блестят, кони их землю роют. А привел тех воинов половецкий князь Василий, а по прозвищу Прекрасный. Стоял Василий со своей ордой под самыми стенами, грозно поднимался, страшно похвалялся. Хотел он Киев-город захватить, силу киевскую в плен взять, святые церкви огню предать, князя Владимира смертью сгубить, а жену его — Евпраксию Никитичну — себе забрать. Все добро, что ему делали, позабыл половец, дружбу предал, на злое дело пустился.
Увидел Алеша Попович, что дорога вражьим войском занята, загорелась у него душа, нельзя мимо проехать, будто чужая это печаль. Сказал он:
— Дружина моя храбрая, не поедем мы сейчас в Киев! Сначала напустимся на рать великую, на самого Василия Прекрасного. Освободим город, тогда и служба наша не забудется, тогда и слава о нас добрая пойдет.
Согласились с теми словами его верные товарищи, напустились они на силу черную, разметали ее по полю широкому, по ракитовым кустам. Кто из вражьего войска живой остался, прочь бежал от славных воинов да от молодого Алеши Поповича. Расчистилась прямоезжая дорога. Заехали герои в ворота города белокаменного, дивились красоте его. На крыльце высоких палат встретил их князь Владимир, и будто бы не знал о беде, которую гости отвадили, спросил только:
— Какими судьбами, добрые молодцы? Зачем в Киев пожаловали?
Честно отвечал Алеша Попович:
— Приехали мы, князь, церквям помолиться, монастырям поклониться.
— Дело хорошее, — сказал на то князь, — Поезжайте с Богом.
Не позвал их в свои палаты, не посадил за стол, да не высказали обиды
добры молодцы — честных людей от врагов уберегли, и то ладно, а что у князя слова ласкового не нашлось, так не ради ласковых слов в бой идут. Но досада терзала, что на порог не пустил, куском хлеба не угостил.
Сели молодцы на резвых коней и поворотили назад, в родной город.
Только славой уже земля полнилась, доброй славой о смелых воинах. Во все концы она шла, до Ростова добралась раньше их самих, а там и до других городов. Долетела весть и до старого казака Ильи Муромца. Опечалился богатырь — как же вышло так, не заехали к нему удалые парубки, меда с ним не выпили, хлеба-соли не отведали. Отправился Илья к самому Владимиру, чтобы разузнать, отчего такое бесчиние.
По свободной дороге быстро приехал могучий богатырь, спрыгнул с коня у княжеского крыльца, прошел в светлую гридню, на иконы перекрестился, на все стороны поклонился:
— Здравствуй, князь стольнокиевский! И ты здравствуй, княгиня! Поздравляю вас с победой великой. А не залетал ли к вам сокол молодой по имени Алеша Попович?
Владимир сидит, совсем не рад, что так скоро Илья Муромец обо всем узнал:
— Ехал добрый молодец к честным монастырям, я его к себе и не стал зазывать.
Нахмурился на такие слова старый казак:
— Собери-ка, князь Владимир, почетный пир. И позови-ка ты на пир Алешу Поповича, одари его, как он заслуживает. Великая слава о нем идет по земле.
— Да кого же послать за ним?
И на то у Илюши ответ был. Всем известно, самый речистый из богатырей — Добрыня Никитич, ему и ехать.
Доскакал Добрыня до города Ростова, остановил коня у дома попа ростовского, в сени зашел да сразу и поклонился:
— Будь здоров, Алеша Попович! Прислал меня к тебе киевский князь, хочет тебя на пир позвать, слово ласковое сказать, конем одарить.
Неприветливо принял такие речи Алеша, он и видит, перед ним не простой посол, а великий богатырь, да только не отпускает сердце досада:
— Как приехал к нему, он не потчевал, а как уехал — обратно зовет.
Но Добрыня и сам не так-то прост был, поглядеть он хотел, как на первую просьбу отзовется воин молодой: не станут ли ему посулы дороже гордости богатырской, не затмит ли обещанная чарка несправедливой обиды. Понравился Добрыне ответ, и второй раз он речь совсем иную завел:
— Поехали, Алеша, в Киев. Одарит тебя князь, как полагается. И поблагодарит, как причитается. Не только он зовет, но и старый казак Илья Муромец, да я, да все славные богатыри, что за ради такого дела съедутся.
Посветлел лицом Алеша Попович, не стал тянуть, не заставил себя дальше упрашивать — одно дело ласка княжеская, другое — доброе
слово храбрых воинов. Созвал он снова свою верную дружину, оседлали они коней и опять в Киев поехали, но не стали въезжать через ворота, а перемахнули через стену высокую прямо на широкий двор. Вышел на крыльцо Владимир, по левую руку от него Илья Муромец, по правую — Евпраксия Никитична, красотою солнце затмевает, по колено украшена золотом, по локоть — жемчугом дорогим. Вышла вперед княгиня, низко поклонилась:
— Много лет здравствуй, ясный сокол. Победил ты немалую силу, освободил Киев от злой напасти. Проси, чего душа пожелает — городов, сел, коней резвых, всем тебя одарим, не поскупимся, казну перед тобой растворим. А сейчас присядь с нами за почетный стол.
Взяла княгиня Алешу за руку, повела в светлую гридню, усадила за дубовый стол, дорогой скатертью застланный да богатыми кушаньями уставленный. И вина на нем были заморские, и пива хмельные, и калачи мягкие, и птицы-зверя видимо-невидимо. Протянул князь Алеше чарку меда сладкого, не стал молодец артачиться, все обиды простил. Выпил он меда меру немалую — четыре ведра с половиною, выпил и всем гостям поклонился. А особенно Илье Муромцу. Тогда-то богатыри и поназва-нились: старшим назвался Илья Муромец, средним — Добрыня Никитич, а меньшим — Алеша Попович. Стали его славить, чарки за славную победу поднимать, богатства сулить. Но не в злате-серебре, не камнях драгоценных радость кроется, отказался от них Алешенька:
— Не нужны мне села с приселками, не нужны мне и города с пригородками, и казна золотая мне ни к чему, а дайте мне только гулять да веселиться в городе Киеве.
Взял он свою дружину храбрую, взял братьев названых и устроил широкий пир. Сам сидел да на гуслях играл, песни пел — народ радовал.
Алеша Попович и Тугарин Змеевич
Из даля-далече, из чистого поля едут два добрых молодца: на коне вороном — то Алеша Попович, на лошадке каурой — слуга его Еким Иванович.
Едут молодцы, не торопятся, промеж собой беседу ведут:
— Куда же нам, друг Еким, нонче ехать? Не поехать ли нам в град Суздаль?
— В граде Суздале пития много, то веселье для бедовых голов.
— А не поехать ли нам в град Чернигов?
— Во Чернигове граде одни игры да пляски, то забава для голов пустых.
— Так поедем-ка мы во Киев-град, там всегда есть место для ратных подвигов. То, Еким, нам под силу, будет где показать удаль молодецкую.
Порешили на том добры молодцы, повернули на дорогу прямоезжую. Подъезжают к воротам киевским, у палат каменных останавливаются. Оставляют коней непривязанными, на богатырских коней ни один лиходей не положит глаз.
Входят молодцы в гридню светлую, крест кладут по-писанному, поклон ведут по-ученому, бьют челом во все четыре стороны, а особенно князю с княгинею.
— Здоров будь, князь Владимир! И ты здравствуй, княгиня Евпраксия!
Отвечал им Владимир приветливо:
— Здравствуйте, удалые молодцы! Из каких краев к нам пожаловали? По какому делу приехали?
Снова кланялся Алеша Попович:
— Едем мы из поля чистого, поглядеть захотелось на Киев-град. Сам приехал да взял с собой друга верного — Екима, сына Иванова.
Говорил князь молодцу ласково:
— Давно об Алеше Поповиче не слыхивал. Выбирай за столом место по сердцу: первое — подле меня, другое — супротив меня, а третье — где сам захочешь.
— Не серчай, княже, ни к чему мне с порога вперед выставляться, не сяду подле тебя и супротив тебя не сяду, а сяду-ка я за печкою.
Прошло тут время короткое, отворяются двери дубовые, и двенадцать дюжих воинов вносят доску красного золота. На той доске сидит, подбоченившись, чудище поганое — Тугарин, Змея сын. Богу чудище не молится, боярам челом не бьет, князю с княгиней не кланяется. Вышиною чудище в семь саженей, шириною проклятый в две сажени, да глаза-то у него завидущие, да руки-то у него загребущие. Сел Тугарин на место главное, подле матушки-княгини Евпраксии, на Владимира смотрит свысока, а жену его целует в уста алые.
Не стерпел Алеша за печкою:
— Али князь не в любви с княгиней живет, что меж ними сел гость непрошеный, да позорит князя на весь белый свет?
Тугарин на то и ухом не повел, все он ел яства сахарные, пития глотал медовые-заморские. Хлеб брал не куском — караваем всем, пил
не чарками — полными ведрами. Он глотал на полный кошель золота, но не благодарил ни на малый грош.
В Алеше взыграло ретивое:
— Как в Ростове у моего батюшки тож была коровенка старая, забрела коровенка, куда не прошено, выпила чан браги пресной да от жадности там и лопнула.
Принесли тут к столу пирог в семь пудов, вынул Тугарин булатный нож да поддел пирог словно крохотный и отправил целиком весь себе в гортань.
— А еще у моего батюшки была собака дворовая, как украла она кус не по зубам, так и костью до смерти подавилася. Что же там за болван подле князя сел? Что за дурак неотесанный? Кланяться дурак не выучился, а над князем, гляди, потешается.
Тугарин потемнел, как осенняя ночь, не по нраву чудищу слова обидные. Рыкнул он что есть духу:
— Что там за деревенщина за печкою? Что за смерд от Тугарина прячется?
Отвечал на то князь Владимир:
— Не смерд сидит, не деревенщина, а могучий богатырь — Алеша Попович.
Схватил Тугарин свой булатный нож да бросил его в удалого молодца, только молодец-то увертлив был, а друг его ловок — поймал Еким Иванович нож на лету, повертел в руках, улыбнулся:
— Не востер да негоден, разве матушке отдать, чтоб квашню скребла. Ну, Алеша, сам обратно метнешь али мне позволишь?
На такие слова покачал головой богатырь:
— И сам не стану, и тебе не велю. Негоже кровавить палаты белокаменные. А вот завтра мы с Тугариным переведаемся, бьюсь я с ним на великий заклад — не на сто рублей, не на тысячу, а на свою буйную голову. Отведает Тугарин силушки богатырской.
В ту пору вскочили на ноги князья да бояре, все за Тугарина поруки держат: князья золото кладут, бояре — серебро. Случились тут гости купеческие, товары заморские под победу Тугарина подписывали да три корабля, что стояли на быстром Днепре. Никому не верилось, что одолеет чудище Алешенька, один только владыка черниговский за Поповича подписал три целковых.
Взвился Тугарин, во весь рост огромный поднялся, ножищею топнул и вон вышел. Кликнул он на своего коня, на коня страшного — глаза у того кровью налитые, из ноздрей огонь пышет, из ушей дым валит, копыта землю роют да пудовые камни выворачивают. Вскочил Тугарин Змеевич в седло, раскинул крылья бумажные и под небеса полетел.
Тут и Алеша с товарищем поклонились всему честному люду и в чистое поле отправились. На высоком берегу Сафат-реки поставили шатры белые, переждали в них ночку тревожную. А по утру глядят: все Тугарин по поднебесью носится, саблею трясет, конем огненным траву жжет.
Говорил Еким — храбрый парубок:
— Ой ты гой еси, Алеша названный брат, супротив окаянного сам выступишь али меня пошлешь?
Не стал богатырь за друга хорониться, вскочил на коня, в поле выехал, на чудище бесноватое посмотрел. Только Змеевич на бой не спешит, издаля пугает. Перекрестился Алеша, стал молиться Богородице:
— Матерь Божия, пошли доброго дождика, замочи ворогу крыла бумажные, чтоб он земли не жег, не злодействовал.
Затянулось небо тучами темными, хлынул дождь да сверкнула молния, намокли у Тугарина крылышки, опустился он на травы высокие. Конь его люто всхрапывает, копытами берег речной перекапывает. И сам-то огромен, и всадник на нем головой облака задевает, добрый молодец против такого чудища не больше былинки супротив дуба.
Зычным голосом крикнул Тугарин Змеевич, да что полюшко все содрогнулося:
— Где ж тут храбрый богатырь Алеша Попович? Я того богаты-ря-то конем затопчу! Я того богатыря-то копьем заколю! Я того бога-тыря-то живком сглотну!
Потешался он так, похвалялся, острой саблею взмахивал, подойти к себе не давал. Такого силой не одолеть, нужно хитростью. Упал Алеша, будто мертвый, на сыру землю. Стоит в чистом поле конь богатырский, да в седле не видать добра молодца. Захохотал во все горло Тугарин, Змея сын, без опаски ближе подъехал:
— Ну и противник мне выискался! Еще в бой не вступил, а уж стоптан лежит!
В ту пору вскочил Алеша на ноги, взмахнул острым мечом и снес ворогу голову с плеч. Покатилась голова, как пустой котел, загудела матушка-земля. Понапрасну смеялся да хвастался, пал Тугарин Змее-вич без славы-почести, только вороны над ним кружилися.
Привязал Алеша Попович вражью голову к седлу крепенько и повез в Киев-град. Там он кинул ее посреди двора, у самого крылечка княжеского. Дивился народ и радовался, много срама и обиды терпели все, пока не вступился добрый молодец за честь хлебосольного хозяина. Вышел из палат князь киевский, повел он богатыря в гридню светлую, посадил за убранные столы да теперь отвел место главное. Поднимали чарки за Алешу Поповича, поздравляли с победою славною. А Владимир такие слова сказал:
— Ты нонче, Алеша, мне свет дал. Так живи же теперь в Киеве, служи мне службою верною.
Не стал противиться добрый молодец, стал служить он верой и правдою. А народ про него песни пел:
Наш Алеша роду поповского,
Он и храбр, и умен да нравом ретив,
Он где силой не берет, берет удалью.
Алёша Попович и сестра Петровичей
Как во граде-Киеве терема-то все белокаменные, как во граде-Киеве девицы-то все красны, как во граде-Киеве молодцы-то все добры, как во граде-Киеве праздники-то все хлебосольны. Веселится народ, сытно ест, сладко пьет, по улицам хороводы водит, по проулкам песни поет.
Из высокого терема смотрит девица, то Аленушка, дочь Петровича. Смотрит девушка да вздыхает все, не пускают братья ее со двора, не для нее хороводы девичьи, не для нее песни веселые. Грустно в собственном доме Аленушке, одиноко бедной на свете — ни подружек нет, ни милого дружка, лишь холопы кругом спесивые да собаки дворовые лютые.
Шел по улице добрый молодец, то Алеша Попович — славный богатырь. Увидал Алеша: в окошечке дева милая горьки слезы роняет. Он для шутки слепил снежок да и бросил в окошко, зазвенели стеклышки цветные, выглянула наружу хозяюшка.
— Здравствуй, красна девица! Ты пошто взаперти сидишь в день столь радостный?
— И ты будь здоров, добрый молодец! За работой сижу, а не в праздности.
— А как звать-то тебя, милая?
— Звать меня Аленою да Петровичной.
— А меня зовут Алешею, по отцу величают Поповичем.
Вспыхнули щеки у девицы, будто маков цвет.
— Уходи, — говорит, — добрый молодец. О Поповиче слышала разное: что умом хитер да на язык остер. И без того моя долюшка горькая, чтоб насмешник злой потешался тут.
— Погоди-постой! — крикнул молодец, только солнышком в темных тучках скрылась девица в высоком тереме.
Стоит на улице Алеша Попович, вокруг народ песни поет, веселится, а у богатыря на сердце печаль — без вины его виноватили. Он махнул рукой да и прочь пошел, но дорожки назад позабыть не мог.
Приходили в вечеру братья грозные — Лука да Матвей, сыны Петровичи, снимали шубы тяжелые, сбрасывали шапки собольи, проходили в светлые горницы, строго по сторонам поглядывали.
— Будьте здравы, братья родимые, — кланялась им Аленушка.
— Будь и ты здорова, сестра послушная. Что поделывала? Кого видела?
Побоялась признаться девица, что с чужим человеком словом перемолвилась:
— Никого, — отвечает, — не видела, целый божий день полотно ткала.
По нраву братьям Петровичам и покорность, и послушание, а что
грусть-тоска — то пустая блажь, воля их в дому, им судьбу решать.
— Будет срок отдадим тебя за гостя заморского, за купца торгового сильного. Будет он нас хвалить-одаривать за пригожесть твою, за нрав покладистый.
Промолчала на это Аленушка, хоть и горько ей стало, нет моченьки. У купцов торговых кошели на уме, да товары одни с прибытками. Как без радости в доме родном жила, так без радости будет в доме мужнином.
На другой день снова шел по той улице удалой богатырь Алеша Попович. Он за прошлый-то вечер все поразузнал: мол, живет в палатах каменных взаперти, словно тать ночной, красна девица. Никакой за ней и вины-то нет, лишь покорность спесивой воли чужой.
Он скатал ком снега белого, и опять его кинул в окошечко.
Выглянула наружу Аленушка, увидала молодца и зардела вся, будто утро вспыхнуло вешнее.
— Не спеши прятаться, девица, — ее просит Алеша с поклонами, — не смеяться пришел, а помочь тебе. Как бы мне одолеть твоих братьев?
— Никакой мне нет от людей помощи, пока воля надо мною Петровичей. Они думают меня замуж выдавать за богатство и гордость безмерную.
Задумался тут Алешенька, ему жалко своей вольной-волюшки, да в дружине у князя киевского все давно счастливо женатые, лишь Попович один холостой живет. Распрощался он с красною девицей да своей
дорогой направился, а на сердце нес думы тяжелые. То не в чистом поле биться с ворогом, то не половцев злых гнать от Киева, тут на первый-то взгляд дело мирное, а на второй — совсем окаянное: злая орда за тридевять земель, подлость лютая — рядом за столом, но не снесешь ей головы саблей острою, не потопчешь конями резвыми.
Возвращались домой братья Петровичи, снимали сапоги подкованные, проходили в горницы светлые, по сторонам строго поглядывали.
— Будь здорова, сестрица послушная. Что поделывала? Кого видела?
И опять не призналась девушка.
— Никого, — отвечает, — не видела, целый божий день рубахи шила.
— Будет срок — отдадим тебя за боярина, за стольного человека могучего. Будет он нас хвалить-одаривать за хозяюшку тихую, скромную.
Промолчала и на это Аленушка, тут ведь как ни кричи, милости не выплачешь. Бояре да князья ходят важные, словом лишним в дому не обмолвятся. Как жила тихой мышкою с братьями, так и с мужем будет словно тень.
Как на третий день, ближе к вечеру пир горой случился у князя Владимира. Как на том пиру гостей множество, сытно ели гости, сладко пили, друг перед другом похвалялись. Кто хвастался своею силою, кто хвастался своей смекалкою, кто хвастался золотой казной, кто хвастался чистым серебром, кто хвастался высоким теремом, кто хвастался добрым конем. Умный хвастался старый матерью, глупый хвастался молодой женой.
Меж столами сам Владимир похаживал, сапогом о сапог поколачивал, золотыми перстнями позвякивал, ясными очами поглядывал. Смотрит он: сидят братья Петровичи, пьют-едят да ничем и не хвалятся.
Обратился к ним с лаской князь киевский:
— Что ж сидите вы, будто не веселы? Али нечем-то вам и похвастаться?
Отвечают так братья Петровичи:
— Так и нечем пока-то нам хвастаться. Еще нет у нас золотой казны, еще нет у нас чиста серебра, еще нет у нас резвого коня, еще нет у нас
быка кормленного. Есть одна-то у нас сестрица-свет, а никто про нее не знает, не ведает. Уж хозяйка она, рукодельница, ликом белая, нравом кроткая. За семью замками живет она, за семью дверями дубовыми, чтоб не видел ее кто ни попадя, чтоб досталась краса, кому мы решим.
— И кому же ее вы прочите? Много в Киеве добрых молодцев.
— У тех молодцев ветер в голове, а коль думки и есть, то о славе лишь, что для смеха зовут богатырскою. Не для них мы сестрицу холили, им ее не увидеть во веки лет.
Не на шутку Алеша разгневался. Доблесть ратная кому-то не по сердцу? Да и скромность у братцев подложная, торговали сестрой будто лошадью. Встал он из угла из переднего, из-за того же стола серединного, с той же лавки дубовой, где братья Петровичи от своей похвальбы раздувалися. Змея победить — честь великая, а с подлым человеком совладать — еще больше честь.
— Уж вы гой еси, братья ласковые, что за честь почитают пленить родную кровь. Видел я Алену Петровичну, разговаривал с ней, с голубицею.
Им ответить бы, что неправда то, только смелости нет поперек сказать. У Алеши-то кровь горячая, да и силушка богатырская, сабля острая под рукой всегда. Он стоял, над ними потешался, заячьим воинством звал-насмехался. И разгневались братья, что мочи есть, да побоялись не сдюжить с добрым молодцем. А ежели трусу не справиться с силою, то он станет над слабым куражиться. И решили братья Петровичи испытать сестру свою бедную. Как вернулись они на родимый двор, постучали в окошко студеное. Отвечала им Алена Петровична:
— Что за гость ко мне припозднился там? Не Алешенька ли Попович то? Заскучал ли ты на княжеском пиру или слово пришел молвить доброе?
Тут ворвались в терем Лука да Матвей, укоряют сестрицу, ругаются:
— Посмеялись над нами на честном пиру по твоей вине, непутевая! Али мы о тебе не заботились? Али не берегли пуще золота? За кого же тебя мы просватаем? Кто в свой дом примет девку бесстыжую?
Старший брат схватил сабельку острую, захотел срубить Аленушке голову. Стала девица плакать и братьев молить:
— Не кровите вы дома отцовского, дайте мне сроку до света белого, да сведите на площадь людную, там я смерть и приму безропотно. Только пусть обо мне народ поплачется, пожалеет судьбу горемычную.
Дали сроку ей братья до утра раннего, да в сыром чулане заперли. А по утру на двор снежный выгнали, как была босой да в рубашечке. Потащили на площадь через ярмарку, мимо ехали люди разные: побогаче что, все смеялися, те, что ровней были, вздыхали лишь, те, что бедные, шибко плакали. Нет спасенья тому, за кем силы нет. Некому вступиться за девицу.
Как над площадью града-Киева закружились черные вороны, поджидают вороны страшное — как безвинную братья родные убьют. Тут раздался шум, взвился белый снег, то не гром гремит, не земля дрожит, а то скачет на коне лихом ясный сокол — Алеша Попович.
Говорил Алеша неласково:
— Погляди, народ стольнокиевский, на твоих глазах зло творится здесь. Не позволю рубить красну девицу! Нет за ней вины, нет бесчестия! Есть вина за теми, кто лютое, дело страшное задумал против родной сестры!
Подхватил он Алену Петровичну, усадил на своего коня резвого да укрыл плащом, чтоб не зябнула.
— Не кручинься, не плачь, милая. Я свезу тебя в церковь Божию. Мы златыми венцами повенчаемся да златыми перстнями поменяемся.
Поскакал Алеша до церкви, потянулся народ следом радостно. Чем не радость, коль пиру вместо казни быть?
Накрывались столы дубовые, приходили гости почетные, побратимы Алеши — дружинники да и сам был князь града Киева. Чарки все поднимали за здравие, на красу любовались невестину. Просватали девицу не за тяжелый кошель, не за важную спесь нелюдимую, повенчали ее с честью воинской, с верным словом да добрым помыслом — с Алешей Поповичем, защитником земли русской.

Много славных богатырей было на Руси, но мало кто мог сравниться с лихим и удачливым Алешей Поповичем.
Если в бою он сражался, то даже змей Тугарин не мог уйти от его меча, если влюблялся в красну девицу, то на всю жизнь, да и за острым словом в карман не лез.
Своим же братьям названым Илье Муромцу и Добрыне Никитичу был богатырь самым верным и преданным другом.